— Андреа, ты замужем?
— Можно мы будем смотреть телевизор, пока не надоест?
— Ты была замужем?
— Если я съем три, меня стошнит?
— Почему ты не замужем?
— Сколько тебе лет?
— Ты за какую команду болеешь?
— У тебя есть дети?
— Отведешь меня в туалет?
— Вы с папой поженитесь?
На некоторые из этих вопросов он теперь знал ответы. Как всякая разумная женщина, Андреа скрывала свой возраст. Как-то ночью впотьмах (он отправил детей домой и, как всегда после этого, не мог переключиться на секс, был слишком расстроен) Вернон спросил:
— Как тебе кажется, ты могла бы меня любить?
— Да, думаю, могла.
— Могла или могла бы?
— Какая разница?
Он не сразу ответил.
— Никакой. Я на все согласен. Что дашь, то и возьму.
Вернон не знал, с чего оно началось, все дальнейшее. Потому ли, что был влюблен, или потому, что не хотел никакой любви? Или хотел, но боялся? Или в глубине души и впрямь стремился все изгадить? Его жена (бывшая) так и сказала ему однажды за завтраком: «Слушай, Вернон, ты мне не противен, честно. Просто не могу с тобой жить, потому что тебе обязательно все нужно изгадить». Весьма неожиданная постановка вопроса. Да, храпел и шмотки разбрасывал по всей квартире, и спорт по телику смотрел (не так уж, кстати, и много). Зато домой приходил вовремя, детей любил, на других женщин не засматривался. Оказывается, для некоторых это означало «изгадить».
— Могу я тебя о чем-то спросить?
— Естественно.
— Оставим «естественно» американцам. Мы говорим просто «да».
Она взглянула на него, точно спрашивая: «С какой стати ты вдруг меня поправляешь?».
— Да, — повторила она.
— Когда я был без презерватива и ты сказала, что не залетишь, — это в смысле тогда или в смысле вообще?
— В смысле вообще.
— Во дела! Ты знаешь, сколько стоит упаковка?
Это зря сорвалось, он и сам понял. Мало ли что там с ней могло быть: неудачный аборт, изнасилование…
— То есть детей ты иметь не можешь?
— Нет. Ты меня презираешь?
— Андреа, бога ради, — он взял ее руку. — У меня и так уже двое. Главное, чтобы тебе было спокойно.
Она опустила глаза.
— Нет. Мне неспокойно. Это мое большое несчастье.
— Ну, мы могли бы… Не знаю, пойти к врачу. Показаться экспертам.
Он почему-то считал, что в Англии эксперты более сведущие.
— Нет, только не экспертам. Не экспертам.
— Хорошо, про экспертов забыли.
Он подумал: «Усыновление? Но на какие шиши при моих расходах?».
Он перестал покупать презервативы. Начал задавать вопросы, изо всех сил стараясь быть тактичным. Но такт, как умение заигрывать, — либо это есть, либо нет. Или не в том дело? Просто тактичным быть легко, когда ответ на вопрос не важен, а когда важен — трудно.
— Почему вдруг этот допрос?
— Допрос?
— Да, так мне кажется.
— Извини.
Но извинялся он лишь за то, что она заметила. За то, что мог бы остановиться — но не мог. Когда отношения только возникли, ему нравилось, что он ничего о ней не знает; это было необычно, свежо. Постепенно он ей открылся, а она ему — нет. Почему не пустить все на самотек? «Потому что тебе обязательно все нужно изгадить», — шепнула на ухо жена (бывшая). Нет, глупости. Если любишь, хочешь знать все. Хорошее, плохое, никакое. Он же не компромат собирает. «Это и есть любовь, — сказал себе Вернон. — Или то, что мы считаем любовью». Андреа — порядочная женщина, сомнений тут быть не может. Ну, выяснит он что-нибудь про порядочную женщину за ее спиной — кому это повредит?
Они все его знали в «Окуньке»: миссис Риджвел (управляющая), Джил (другая официантка) и старый Херберт (который рестораном владел, но появлялся там, только когда хотел бесплатно перекусить). Вернон дождался начала обеденной суеты и прошел мимо барной стойки к туалетам. Комнатка (в сущности, чулан), где служащие оставляли пальто и сумки, находилась прямо напротив двери в мужскую уборную. Вернон вошел, отыскал сумочку Андреа, взял ее ключи и вышел, стряхивая воображаемую воду с кистей, точно восклицая: «Ну, видите, никакого проку от этой электросушки!».
Он подмигнул Андреа, дошел до «Металлоремонта», посетовал на клиентов, у которых никогда не бывает второго комплекта ключей, побродил по округе, забрал новый комплект, вернулся в «Окунек», приготовил шутку про мочевой пузырь, который якобы расшалился (не понадобилась), положил ключи Андреа обратно и заказал капучино.
Когда пошел в первый раз, моросил дождь — в такой день легче всего остаться незамеченным. Тень в плаще мелькает по асфальтовой дорожке к входной двери с вставками из матового стекла. Войдя, отпирает другую дверь, сидит на кровати, резко встает, расправляет смятое покрывало, поворачивается, видит микроволновку (не такая уж она и паршивая), сует руку под подушку, нащупывает ночную рубашку, разглядывает одежду, зацепленную за рейку для подвешивания картин, трогает платье, в котором она еще не появлялась, специально избегает фотографий на трюмо, выходит, запирает дверь. Ну, и кому от этого стало хуже?