— Все претендующие на истину одинаковы, — сообщил между тем Юнаков. — Как ни называй хадисы, или, блин, изречения. Сто тысяч рассказов — и все друг другу противоречат. Кому какой нравится, тот такой и использует. Нет уж. Жить надо по совести, блюдя честь. Делай, что положено, и плевать на последствия. А этим дерьмом пусть богословы занимаются. Тем не менее, — он задумался, — хорошо сказано. Вот именно ты за все и ответишь. Вопросы есть?
— А почему мы? — подозрительно спросил Зибров.
— А это армия, курсант. Пора усвоить. В первом взводе или роте всегда стараются собрать лучших, и первыми же ими дырки затыкают. Из командира отделения лихо прыгаешь в командиры взвода. Так тебе не повезло или, наоборот, счастье привалило. Потом посмотрим.
— А ключи от каптерки кому? — спросил Ян. — Тут вещи чужие, не хочу потом отвечать.
— Мне отдашь. Считай, ревизия проведена. Все равно вещмешки под замком, а больше и тырить нечего. Идите собирайтесь, вместе пойдем. Представлю вас новым… хм… подчиненным.
— Ты вообще что-то понимаешь? — спросил уже за дверью Ян. — Оружие он чистил!
— Не наше дело, — отмахнулся Зибров. — Хотят замять — пусть. Ходил слушок, что он любил мальчиков потрогать. Вот и доигрался. Кто-то не промах оказался.
— Вы это о чем? — не понял Гусев.
— Не стреляются в сердце нормальные офицеры. В голову — верю, а тут очень странно. И время больно удачное. На улице палят, никто не прислушается и выскакивать посмотреть не станет. Плевать. Господин майор сказал: случайность, — кто я такой ставить его слова под сомнение?
Генерал Чанталов, начальник оперативного управления Генштаба, тихо закрыл тяжелую дверь и смачно плюнул прямо перед собой. Офицеры в приемной уставились на него с изумлением. Он даже не ругался никогда. Всегда корректен и образец для окружающих.
— Можете не ждать, — с явно сочащейся в голосе желчью сказал Чанталов. — Это полный… паралич воли и маразм. Дорошин, Тарасов, Федько, Кулаков — ко мне в кабинет. — Это еще что? — спросил он на ходу, разворачивая протянутую бумажку.
— Очередной манифест Кагана, — с каменным лицом ответил первый заместитель начальника Управления военной разведки полковник Дорошин.
«Посвящая себя великому нашему служению, Мы призываем всех верных подданных Наших служить Нам и государству верой и правдой, к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, к утверждению веры и нравственности…
Велик Аллах в милостях и во гневе своем! Возблагодарим за излитые на нас щедроты и припадем к Нему с молитвами, да продлит милость Свою над нами и прекратит брани и битвы, ниспошлет к нам победу, желанный мир и тишину».
— Идиот, — раздраженно сказал Чанталов, комкая бумагу и швыряя ее на пол. — Самое время про молитвы рассуждать.
С подписанием перемирия на улицы вышли тысячи горожан. Началось все совершенно стихийно. Десятки тысяч людей всех национальностей и религий бурно радовались окончанию войны. Все обнимались и готовы были любить друг друга совершенно бескорыстно. В этот день предприятия по всей Руси в крупных городах прекратили работу, в мечетях молились, во всех церквах звонили колокола, люди танцевали на улицах, обнимали друг друга, с песнями катались на фаэтонах, трамваях. Каждый выражал свой восторг как мог.
Уже на второй день во Владимир стали стекаться тысячи сельских жителей из близлежащих деревень, а на улицах стали попадаться и солдаты. В окрестностях стояло много запасных полков, и кроме новобранцев, излеченных раненых и сачкующих любыми путями от отправки на фронт там было много всякого отребья, от которого старались избавиться приличные командиры. Вроде бы все смотрелось прекрасно и страшно верноподданно. Запрещать демонстрации причин не было.
Противоправительственных лозунгов первоначально не произносили. Но бесконтрольная толпа — страшное дело. Требования становились все громче и радикальнее. Правительственный манифест о победе никого не устраивал. Ждали послаблений, улучшения жизни… На самом деле никто толком не знал, чего ждать, но слова «Аллах вознаградит наш верный народ» взбесили многих.
В мирное время недовольство населения было не слишком заметно, задавленное законами, объявляющими любую критику действий властей уголовным деянием. Тяжелая война обнажила множество проблем в стране, а метание Кагана из крайности в крайность не успокоили, а, напротив, настроили против него практически все слои населения. Все прекрасно видели неумение справиться с ситуацией, и даже в армии появилось огромное количество недовольных. Победа принесла надежды на перемены. Кремль молчал, и это бесило больше всего.