Она хороша собой, и быть может, вскоре какой-нибудь счастливчик завоюет ее сердце. Но пока такая перспектива кажется Янсук очень отдаленной. Она учится на косметолога, но к ней вернулась ее давняя мечта. “Как только я приехала в Нью-Йорк, я сразу стала ходить по музеям и галереям, – рассказывает она. – Просто фантастика! И мне снова захотелось стать художницей”. Эта мечта не из тех, что встретила бы поддержку у традиционно настроенных корейцев. Даже ее родители, которые очень хотят, чтобы она вернулась домой, настроены против ее планов. Они считают, что в тридцать семь лет она чересчур стара, чтобы поступать в школу. Но в свободные часы она готовится к тесту на знание английского языка как иностранного – этот тест требуется пройти, чтобы поступить в американскую художественную школу.
В ответ на вопрос, каких перемен ей хотелось бы в личной жизни, она говорит, что ее по-прежнему тяготят воспоминания о неудавшемся браке в Корее и что она не уверена, что готова к серьезным отношениям с кем-либо еще.
Может быть, она передумает. Все будет зависеть от характера ее предполагаемого поклонника, от его способности убедить ее в том, что новый брак не окажется болезненной ошибкой. У нее открытый, восприимчивый ум – она охотно дала бы шанс любому, кого полюбит, неважно, какой он будет национальности. Но пока, добавляет Янсук, она очень сомневается, что ее избранник будет корейцем.
Глава 3
Этот прохвост Лодовико
В самые первые годы XVI столетия – в ту пору, когда совершил свои полные приключений странствия Лодовико Вартема, итальянец на службе у короля Португалии, – в западную литературу проникли мотивы, которые чрезвычайно раззадорили и без того взбудораженное западное воображение, а впоследствии всплывали снова и снова на протяжении всей истории эротического взаимодействия Востока и Запада. Лодовико отплыл от берегов нынешней Саудовской Аравии в сторону Индонезийского архипелага, но высадился уже в Адене, на южном побережье Аравийского полуострова. И там впутался в романтическую связь с местной царицей. Этот сюжет служит своего рода шаблоном, повествовательным архетипом для дальнейших историй.
Рассказ Лодовико богат событиями, в числе которых пример словно бы вывернутых наизнанку важнейших человеческих отношений, то есть любви между мужчиной и женщиной. Иначе говоря, Лодовико, попав в крайне опасное положение, отбросил всякие понятия о рыцарской чести, какие в подобных обстоятельствах могли бы сковывать его в Европе. Он первым поступил так, как впоследствии станет поступать бесчисленное множество западных мужчин, ведущих себя в Азии так, как немыслимо вести себя дома.
В достигшем расцвета мире ренессансного гуманизма, откуда явился Лодовико, в делах любви и секса господствовала официальная доктрина, совпадавшая с учением католической церкви и отчасти унаследовавшая воззрения средневекового рыцарства, хотя в ней уживалось много противоречивых взглядов. Позже богохульный и скабрезный французский писатель Франсуа Рабле (он был на поколение младше Лодовико) сочинит свои насквозь пародийные шедевры, на которые церковь наложит запрет. Так что если сам Лодовико и не являлся образцом верного рыцаря, то он был далеко не одинок. Мир делился на праведников и распутников. Лодовико, несомненно, попадал во вторую категорию, и он сам должен был это понимать. В соответствии с западными идеалами, в которых, разумеется, воспитывался Лодовико, рыцарь (по-итальянски cavaliere) стремился в сражениях завоевать любовь своей дамы, охотно рисковал ради нее жизнью, готовясь пожертвовать собой, если понадобится (во всяком случае теоретически). “Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви – вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать всегда и всюду, – писал Йохан Хёйзинга. – Это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную или почти нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы выказывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания и истекать кровью”.[10]
Этот рыцарский идеал чаще всего находил выражение в средневековых турнирах – аристократических спортивных состязаниях, когда двое облаченных в латы всадников неслись навстречу друг другу с копьями наперевес, а какая-нибудь прекрасная девица, затаив дыхание, глядела на них с замковой стены. За любовь нужно было пострадать. Готовность идти на страдания простиралась вплоть до желания спасти невинную девушку от грозящей ей великой опасности – до “охраны девичьей целомудренности”, как выразился Хёйзинга. В сказочном варианте Даму В Башне – известнейшим примером выступает Рапунцель – спасает от злой ведьмы прекрасный принц. Разумеется, идеал не совпадал с действительностью, и для тех, кто отнюдь не являлся рыцарем, особенно для бюргерского населения городов, такое времяпрепровождение, как рыцарские турниры и благородные страдания во имя возлюбленной, казалось всего лишь нелепыми и притворными забавами высших сословий, да и нам, пожалуй, они кажутся немного смешными: в современном мире рыцарство сделалось чем-то вроде пережитка “темных веков”.
В таком контексте рассказ Лодовико о своих любовных похождениях, приключившихся при султанском дворе, выглядит вполне современной пародией на куртуазную любовь, потому что единственная опасность, которая нависала над ним, является ему вовсе не в обличье дракона, которого надлежит убить, и не в обличье ведьмы, которую нужно перехитрить, и даже не в обличье соперника, которого необходимо вышибить из седла: опасность заключается в попадании в любовные сети госпожи. Лодовико изобразил себя персонажем приключенческой истории, где герой не скован такими добродетелями, как любовь, честь и верность, и волен спасать собственную шкуру какими угодно средствами. Это гораздо менее романтичное, но психологически более реалистичное повествование, нежели романы и сказки о рыцарственном самопожертвовании.
Кроме того, Восток в рассказе Лодовико представал местом, где о добродетели можно было забыть. Это край, где вместо строгих ограничений, предписываемых рыцарским кодексом и навязываемых церковью, царит полная свобода нравов. Похождения Лодовико в Счастливой Аравии (Arabia Felix), как ее тогда называли, отделяет от похождений американских солдат в Индокитае долгий извилистый путь длиной почти в пятьсот лет. Место и время этих похождений различаются не меньше, чем языки и обычаи женщин и мужчин в тех краях. Объединяют их главные черты: полное снятие ограничений и возможность делать то, что находится под запретом на родине. К тому же в рассказе о любовных приключениях Лодовико мы находим и другие особенности, предположительно немыслимые на Западе. Например, мы видим пылкую, в высшей степени сексуальную женщину, которая, не делая тайны из своей страсти к якобы превосходящему местных мужчин иноземцу с Запада, выступает полной противоположностью европейского любовного идеала – идеала чистой, целомудренной и даже как будто бесполой возлюбленной.
Лодовико, родившийся около 1470 года, известен как первый гяур, совершивший паломничество в Мекку и Медину. Он умудрился проделать это, став членом мамлюкского гарнизона, охранявшего в 1503 году караван, двигавшийся из Дамаска. Должно быть, он обратился в ислам, чтобы стать мамлюком, потому что мамлюки – это рабы-чужеземцы, захваченные султаном или шейхом, которых обращают в ислам, а потом обучают солдатскому делу; самые известные мамлюки сделались могущественной военной кастой, добившейся самостоятельности и правившей Египтом с XIII до XVI столетия. Подвергся ли Лодовико для поступления в мамлюки обрезанию – операции, весьма болезненной для взрослого мужчины, особенно в те времена, когда местную анестезию еще не изобрели? Сам он об этом не упоминал. Но если он отважился с необрезанной крайней плотью выдавать себя за мусульманина, то его маскарад не только становился более опасным, но и вполне вязался с его всегдашней тягой к притворству: он лгал и лицемерил всякий раз, когда видел в этом выгоду для себя. Обращение Лодовико в ислам независимо от того, делал он обрезание или нет, было не более искренним поступком, чем впоследствии – его клятвы аравийской царице в любви и верности.