Наступила ночь. Неизвестные люди перенесли тело юноши на берег озера, откуда его доставили водным путем в шикаре[7] в безлюдное место на набережной канала, который ведет к Шалимарским садам, а там бросили на берегу, искалеченного и окровавленного. На рассвете следующего дня мимо того места плыл в лодке по воде, от ночного холода загустевшей, словно дикий мед, развозчик цветов, который заметил вытянувшееся тело молодого Атты, услышал, как он в ту минуту шевельнулся и застонал, и различил на мертвенно бледной коже вместе с печатью холода печать явного благополучия.
Развозчик цветов причалил к набережной, склонился пониже и с трудом сумел все же разобрать, что бедняга, едва шевеливший губами, бормочет, где он живет, и тогда, возмечтав о роскошной награде, цветочник переложил его в лодку и привез на другой берег озера, где стоял большой особняк, доставив таким образом Атту домой, а две женщины, одна прекрасная, молодая, но страшно избитая, и вторая, ее мать, с видом измученным, но не менее прекрасная, обе, в тревоге не сомкнувшие глаз всю ту ночь, закричали, заголосили при виде своего Атты, который был старшим братом прекрасной молодой женщины, а теперь лежал среди зимних полумертвых цветов в лодке размечтавшегося торговца.
Развозчику цветов действительно было уплачено немало, главным образом за молчание, и больше в нашей истории он не сыграет никакой роли. Атта, который страдал от холода не меньше, чем от пролома черепа, тем временем впал в состояние комы, и лучшие в городе доктора лишь бессильно пожимали плечами. Тем более странным было то, что на следующий день под вечер в самой грязной, известной своей дурной славой части города появилась еще одна неожиданная гостья. Той гостьей была Хума, сестра несчастного юноши, и она так же тихо и так же серьезно, как брат, задала тот же самый вопрос:
— Где здесь можно нанять вора?
Обитатели сточных канав к тому времени успели немало посмеяться над богатым придурком, который явился к ним нанять вора и сам вляпался, но женщина, в отличие от него, к сказанному добавила:
— Должна предупредить: денег у меня с собой нет, драгоценностей тоже. Выкупа за меня отец не даст, поскольку я лишена всех прав на имущество, и, прежде чем сюда ехать, я оставила письмо с детальным описанием своего маршрута в кабинете заместителя комиссара полиции, которое он вскроет в случае, если к утру я не вернусь домой живой и невредимой, и, приходясь мне дядей, найдет и покарает любого, кто решится меня обидеть, где бы тот ни спрятался, на земле или под землей.
Удивительная ее красота, какую не смогли изуродовать даже следы побоев, оставшиеся на лице и на руках, а также не менее удивительная предусмотрительность, заранее предупреждавшая любые недостойные действия в отношении девушки, стали причиной тому, что вокруг нее быстро собралась толпа любопытных, где хотя и раздавались язвительные замечания по поводу странного — для близкой родственницы высокопоставленного полицейского — желания нанять уголовника, но никто даже не попытался причинить ей какой-либо вред.
Ее повели в улочки, которые, чем дальше, тем становились все темнее и пустыннее, и водили по ним до тех пор, пока не привели туда, где темно было до черноты, будто вокруг кто-то пролил чернила, и где старая женщина, которая смотрела перед собой так пристально, что Хума сразу же поняла, что она слепая, открыла перед ней двери дома, в котором было еще темнее, и ей показалось, будто через порог выплеснулась новая волна мрака. Хума сжала пальцы в кулаки, приказала сердцу стучать как положено и вслед за старухой шагнула в дом.
В темноте глаза с трудом различили тонкий, неправдоподобно призрачный лучик света, исходившего от свечи, и, руководствуясь лишь его желтоватой нитью (поскольку старая леди мгновенно исчезла из виду), Хума сделала шаг вперед, тут же сильно обо что-то стукнулась, вскрикнула и, рассердившись на себя за то, что невольно выдала страх, который с каждым мгновением становился сильнее, прикусила губу и запретила себе думать о том, кто — или что — ждет ее здесь.
Стукнулась она о низенький стол, на котором и стояла единственная свеча, а за ним, за столом, у противоположной стены, на полу сидел по-турецки человек, похожий на гору. «Садись, садись», — произнес ровный и глубокий голос, и от тона его, похожего на приказ, ноги у нее подкосились, и она тоже опустилась на пол, не дожидаясь более никаких приглашений. Она только покрепче сцепила пальцы и заставила себя говорить спокойно:
— Надо ли так понимать, что вы, сэр, и являетесь тем самым вором, которого я ищу?