Дети у него были вполне в состоянии о себе позаботиться.
Так что Шейх решил их оставить и уйти из долины с женой. Лишь только редкому своему везенью он обязан был тем, что к ним, в его часть города, на задворки, пришла прекрасная, хотя и в синяках, девушка.
В ту ночь дом на берегу озера замер в ожидании вора, и в углах его комнат повисла тишина, сгустившаяся до состояния почти осязаемости. Наступила ночь, вполне подходящая для грабежа: небо закрылось тучами, и над холодной поверхностью зимнего озера поплыл туман. Ростовщик Хашим быстро уснул – единственный из всей семьи, кто мог в ту ночь спать спокойно. В соседней с ним спальне без сознания, в коме, с внутричерепной гематомой, метался, страдая от боли, Атта под неусыпным присмотром матери, которая распустила в знак скорби длинные, едва тронутые сединой волосы и, не желая смириться с очевидным, меняла сыну компрессы. В третьей спальне, не раздеваясь, в ожидании вора сидела Хума, выставив перед собой шкатулки с драгоценностями, которые были их последней надеждой.
Наконец в саду под ее окном послышалась тихая трель соловья, и Хума неслышно прокралась вниз по лестнице и отворила дверь этой птичке, чье лицо украшал рубец в виде буквы “син” насталического письма.
Бесшумно следом за Хумой птичка взлетела на второй этаж. В коридоре они разошлись в разные стороны, конспирации ради не посмотрев друг на друга.
Шейх проник в комнату ростовщика с легкостью, неудивительной для профессионала, и понял, что план, полученный им от Хумы, точен до мельчайших подробностей. Хашим спал, разбросав руки и ноги, подушка сбилась на сторону, так что достать из-под нее вожделенный фиал было пустячным делом. Осторожно, медленно, шаг за шагом. Шейх подкрадывался к ростовщику.
Но в эту минуту в спальне за стенкой молодой Атта вдруг резко сел на постели, чем изрядно испугал мать, и неожиданно – возможно, от того, что увеличившаяся гематома давила на мозг, – вдруг завопил пронзительным голосом:
– Вор! Вор! Вор!
Возможно, несчастный его разум на мгновение слился с отцовским, но точно этого никто не знает и никогда не узнает, ибо, выкрикнув трижды “вор”, молодой человек замолчал, упал на подушки и умер.
Мать при виде мертвого сына зашлась таким криком, таким стоном, таким раздирающим слух воем, что довершила дело, начатое Аттой, – иными словами, голос ее проник сквозь стену в мужнюю спальню, и Хашим проснулся.
Пока Шейх думал, что лучше – нырнуть под кровать или дать ростовщику по макушке, – Хашим схватил полосатую трость[14] со скрытым длинным клинком, которую с недавних пор перед сном ставил возле себя, и, не заметив грабителя в темноте по другую сторону от кровати, поспешил в коридор. Тогда Шейх быстро нагнулся и молниеносно выхватил из-под подушки фиал с волосом Пророка.
А Хашим в коридоре выхватил из трости клинок. Клинок он держал в правой руке и, как сумасшедший, вращал им над головой. А в левой держал трость и потрясал ею в воздухе. Тут из ночной темноты в коридоре возникла некая, тоже темная, фигура, и Хашим, исполненный гнева, хотя еще не до конца проснулся, вонзил в нее свое оружие и, по роковой случайности, попал в самое сердце. После чего включил свет и, обнаружив перед собой бездыханное тело дочери, в ужасе перед содеянным обернул клинок против себя, приставил к своей груди и налег на него всем своим весом, сведя таким образом счеты с жизнью. На шум в коридор выбежала его жена, единственная, кто уцелел из всей семьи, и при виде двух трупов в одно мгновение сошла с ума, что через некоторое время было подтверждено медицинским свидетельством, и ее родной брат, заместитель комиссара полиции, пристроил ее в психиатрическую лечебницу.
Шейх Син сразу понял, что дело не выгорело.
Пока в коридоре разыгрывалась описанная выше кровавая драма, он, забыв о ларцах с драгоценностями, до которых было рукой подать, выбрался из дома через окно в спальне Хашима и сбежал. Домой он явился еще затемно, растолкал жену и сказал, что вернулся с пустыми руками. Теперь придется, сказал он ей шепотом, на некоторое время залечь на дно. Жена слушала его, не открывая глаз.
А тем временем шум, поднятый в доме ростовщика, разбудил не только слуг, но и сторожа, который спал – так же крепко, как и обычно, – у себя в будке возле ворот. Собравшись вместе, они позвонили в полицию, а там тотчас же доложили о происшествии заместителю комиссара. Узнав о гибели Хумы, высокопоставленный родственник опечалился, вскрыл запечатанный конверт и прочел предназначенное ему послание, после чего немедля возглавил немаленький отряд вооруженной полиции и повел его в темные закоулки самой грязной, известной своей дурной славой, части города.