Йор. (проснувшись): О-о-о, а-а-а! Что за подлец Пелионов, исчадие Оссы, уселся на шею, мне сон перебив?
…Тут я перебью себя сам, поскольку вдруг заметил некую противоестественность сей реплики, ибо в самом деле, действительно ли способен мужчина, разбуженный посреди ночи, вырванный из спокойного сна столь неожиданным появлением у себя на шее королевского отпрыска семи лет от роду, изъясняться фразами, полными культурно-литературных аллюзий, как нас уверяет текст? Видимо, тут либо придется с оговорками признавать достоверность манускрипта, либо датские дураки получали в высшей степени странное воспитание. Впрочем, наверняка какие-то мелочи так и останутся до конца не проясненными.
Однако вернемся к нашим баранам.
Гам.: Йорик, день занялся! Давай вместе споем во славу зари!
Оф. (в сторону): Муж терпеть не может этого паршивца – вот уж чума на наши головы, избалованный щенок, который к тому же страдает бессонницей. Так вот мы и просыпаемся – наследничек коли не сядет верхом, то непременно поднимет за волосы. Был бы он мой сын… Доброе утро, мой принц, моя радость!
Гам.: A-а, это ты, Офелия. Йорик, ну-ка во славу зари! Ну же, пой!
Йор.: Пусть ей птички поют во славу. У меня, правда, осталась на голове парочка перьев почтенного возраста. Однако годы определили их таким образом, что я стал похож то ли на ворона, то ли на сыча. Какое уж там песни петь – теперь я способен только каркнуть или там ухнуть, да и то весьма неблагозвучно.
Гам.: Не перечь! Твой принц желает песен.
Йор.: Однако, Гамлет, выслушайте меня. Сфера нашей жизни подобна небесной, и потому человеку, чьи годы склонились к закату, не подобает петь утренних гимнов.
Гам.: Довольно! Вставай и пой. Погоди, посади-ка меня на плечи, поиграем как подобает.
Оф. (в сторону): В семь лет – своеволен, как Владыка Морей, и только Бог знает, на кого станет похож в двадцать семь!
Йор. (поет):
Гам.: Что за кошачий концерт, немедленно замолчи!
Йор.: Разве я переврал слова?
Гам.: Хватит петь. Лучше давай загадывать загадки. Да, загадай загадку про кошку, про громкоголосую такую кошечку, которая поет, как ты, хотя ты, правда, громче.
Йор. (в сторону): Вот наказание. Однако придется что-то придумать. (Вслух.) Пес, которого вы, принц, оседлали, стар, конечно, но все-таки еще жив, и вот вам загадка: зачем кошке девять жизней?
Гам.: Не знаю, зачем ей девять жизней, зато точно знаю, зачем девять хвостов, и ты тоже это быстро поймешь, если вздумаешь помедлить с ответом.
Оф. (в сторону).: Наш принц скор не только на язык, а бедный Йорик все скорей только мхом зарастает.
Йор.: Ну хорошо, вот вам разгадка. Все кошки любят глядеть на монархов, а тот, кто глядит на монарха, предает свою жизнь в его руки, а жизнь, преданная в монаршьи руки, вполне может проскользнуть между пальцев. А ну-ка, принц Гамлет, сосчитайте-ка, сколько у вас между пальцами промежутков – смотрите, между этим пальцем и этим, между этим и этим, между этим и этим, и между этим и большим пальцем. Всего на двух руках восемь; итого, значит, восемь жизней! И значит, выживет только тот, у кого их девять; потому-то кошкам, которые все любят смотреть на королей, нужны девять жизней.
Оф.: Отличная загадка, муж.
Гам.: А теперь давайте танцевать! Хватит твоих дурацких шуток, спляшем веселую джигу.
Йор.: А вы так и будете сидеть у меня на шее?
Гам.: Буду. А ну-ка вот ты теперь отгадай: чего я хочу?
Йор. (в сторону, приплясывая): Ты, Гамлет, ничего не хочешь, но Йорик для тебя подыщет предмет желаний.
Все это время в носах, как у Гамлета, так и у Дурака, торчат серебряные пробки искусной работы!
В колыбели начинает плакать младенец, жалуясь одновременно на все сразу: на пробки, на хлопки и свисты Гамлетова хлыста, которым тот то и дело взбадривает свою двуногую клячу.
Что прикажете думать о столь безобразном поведении принца? Конечно, понятно, что он ненавидит Офелию, но за что? Неужто за то зловоние, которое исторгает ее нутро? Или за власть над шутом, который бросается исполнять любое желание, стоит ей бровью повести? Или за набухшие, спрятанные под рубашкой два крепких бутончика, за тело, принадлежащее не ему? Принц Амлет в свои семь лет чувствует в этой юной особе нечто, что его тревожит, но чему он пока не в силах дать определения. И посему детская влюбленность оборачивается ненавистью.