Поначалу мы хотели было прозвать его в честь одного персонажа комикса, немного похожего на Элмера Фудда[61], злого мистера Мксюзтплка из Пятого измерения, который превратил жизнь благородного Супермена в сущий кошмар и проказничал до тех пор, пока Оле Зупе хитростью не заставил его произнести свое имя задом наперед: Клптзюскм, отчего тот наконец вернулся обратно в Пятое измерение; но поскольку мы сами так и не научились говорить Мксюзтплк (не говоря уже о Клптзюскме), то от этой идеи пришлось отказаться.
– Будем звать его просто мистер Миксер, – ради простоты жизни в конце концов предложил я. – Миштер Микшер Миширш.
Мне было пятнадцать, невостребованное еще семя мешало жить, из чего следовало, что я тогда был способен нахамить человеку в лицо, причем не всегда безобидному, как мистер Месир после инсульта.
Больше всего мне запомнились его розовые резиновые перчатки, которые он не снимал, кажется, никогда, по крайней мере до тех пор, пока не явился к Мэри-Конечно…
Так или иначе, когда я в глаза назвал его Микшером, а мои сестры Дурре и Муниза шмыгнули в лифт и громко захихикали, Месир лишь добродушно ухмыльнулся и спокойно кивнул головой:
– О’кей, зовите меня как хотите, – и отправился снова натирать медные ручки и рамы.
Дразниться стало неинтересно, я тоже вошел в лифт, и мы поехали на пятый этаж, распевая во все горло “Не могу тебя разлюбить”, будто Рэй Чарльз[62], правда, у нас получалось хуже. Но мы были в темных очках, так что все равно похоже.
Было лето 1962 года, школьные каникулы. Шехерезаде только что исполнился год. Дюрре было четырнадцать, Мунизе десять, но хлопот с ней уже было выше крыши. Частенько мы втроем – вернее, вдвоем, мы с Дюрре; Мунизе очень хотелось войти в наш дуэт, но безуспешно – становились возле кроватки Шехерезады и начинали ей петь.
– Никаких дурацких детских песенок, – решительно заявила Дюрре, и мы обходились без них, потому что заводилой у нас была она, хотя была на год меня младше.
Вместо колыбельных мы исполняли хиты Чабби Чеккера, Нейла Седаки, Элвиса и Пата Буна в собственной аранжировке.
– Почему же ты не идешь домой, торопыжка Гонсалес? – замирая от счастья, голосили мы кто в лес, кто по дрова и при этом скакали и вертели, крутили свой “мешочек хлопка”[63].
Скакали, вертели, крутили до тех пор, пока махараджа Б. из квартиры под нами не поднимался к нам жаловаться на шум, и тогда айя просила, чтобы мы вели себя тише.
– Вот какая джамбалайя, Джамба-айя влюблена! – кричала Дюрре, и Мэри густо, по-настоящему краснела. И мы дружно и плавно – ой-вой-вай – заводили модную в те времена “Джамбалайго”. Но если Шехерезада начинала плакать, то входил отец – голова, как у быка, вперед, из ноздрей дым… Да, тогда нам не помог бы даже волшебный талисман.
К тому времени, когда отец решил переселиться в Англию всей семьей, я уже год проучился в закрытой школе. Это решение, как и все свои решения, он принял сам, ничего не объясняя и не обсуждая ни с кем, даже с матерью. Вначале, сразу после приезда, отец снял две квартиры в Бейсуотере на одном этаже в довольно обшарпанном доме с названием Грэм-корт, на тихой, ничем не примечательной улочке, которая шла от куинсуэйского кинотеатра “Азбука” до Порчестерских бань. Одна квартира предназначалась для него, а в другой жили мать, три девочки, айя, а на каникулах еще и я. В Англии, где можно было свободно купить алкоголь, отец не стал добродушнее, и потому вторая квартира была для нас в некотором смысле спасением.
Чуть ли не каждый вечер он выпивал бутылку красного “Джонни Уокера”, разбавляя его содовой из сифона. Когда он пил, мать не осмеливалась пересечь лестничную площадку.
– Он строит мне рожи, – говорила она.
Айя Мэри относила ему обед и отвечала на телефонные звонки (если отцу было что-нибудь нужно, он нам звонил). Не знаю почему, но приступы пьяной ярости никогда не были направлены против Мэри. Она говорила, это потому, что она старше отца на девять лет и умеет поставить его на место.
Но через несколько месяцев отец снял другую, четырехкомнатную квартиру в новом месте, немногим получше прежнего. Это был дом на Кенсингтон-корт В-8, который назывался Ваверлей-хауз. Среди жильцов в доме оказался даже не один, а сразу два махараджи – махараджа П., легкомысленный и веселый, и махараджа Б., о котором я уже упомянул. Квартира для такой семьи была тесная: мать с отцом и крошкой Шухерозадой (как все чаще ласково стали ее называть сестры) поселились в большой спальне, мы втроем в другой, совсем маленькой, а бедная Мэри, как ни стыдно признаться, спала на соломенном тюфяке, который вечером расстилала на ковре в гостиной. В третьей спальне отец устроил себе кабинет, где стояли телефон, Британская энциклопедия, журналы “Ридерз дайджест” и запиравшийся на ключ шкафчик под телевизором. Войти туда можно было только с риском для жизни. Там было лежбище Минотавра.
62
Рэй Чарльз (1930-2004) – американский певец, пианист, автор песен. В возрасте семи лет ослеп, на сцене всегда носил темные очки.