Шахматы стали их языком. Старый Миксер, невнятный и невразумительный, за шахматной доской вновь обретал утраченную способность выражать мысли изящно и остроумно. И Мэри-Конечно, быстро делавшая успехи – для человека, который не умеет ни читать, ни писать, ни выговаривать “п”, с обидой думал я, слишком быстро, – лучше других могла оценить виртуозность поверженного судьбой гроссмейстера, неожиданно ставшего для нее другом.
Он учил ее со всем терпением, без конца показывал повторяющиеся, невыразительные гамбиты и комбинации, пока она не начала понимать их смысл. Он поддавался, подсказывал ход, объяснял все его последствия и мало-помалу открывал перед ней бесконечные возможности шахмат.
Такой был его способ ухаживать.
– Это будто бы криключение, баба́, – как-то раз Мэри попыталась объяснить мне свое отношение к игре. – Знаешь, он будто открывает мне другую страну. Что за жизнь там, баап-ре! Кри-красная и ужасная, и забавная, и вся в загадках. Для меня там все будто открытие. Как тебе объяснить? Мне нравится. Удивительная игра.
Тогда я понял, насколько дело серьезно. Мэри-Конечно, которая никогда не была замужем, уже дала понять старому Миксеру, что “вертеть хвостом” в ее возрасте поздновато. Уборщик же был вдовцом, а след уже взрослых его детей давно затерялся где-то за неприступными стенами Восточной Европы. И он с увлечением предался шахматному флирту, не надоедавшему благодаря новизне каждой партии, согревшему их изголодавшиеся по теплу постаревшие души.
Что сказал бы на это Додо? Скорее всего, оскорбился бы, посмотрев на то, как шахматы, его шахматы, во все времена служившие теоретикам войн наглядным пособием для отработки тактики, превратились у них в искусство любви.
Что же касается меня, то разгром, который мне учинили Мэри-Конечно вместе со своим Ухажерчиком, стал для меня началом полосы неприятностей. Дюрре и Муниза заболели свинкой, и я заразился, несмотря на все старания матери нас разделить. Несчастный, я слушал, как врач говорит, чтобы я лежал и без необходимости вообще не вставал с постели.
– Если же вы ослушаетесь, – говорил он, – родителям даже не придется вас наказывать. Вы накажете себя сами.
Следующие несколько недель я провел в постели, денно и нощно снедаемый страхом при мысли об изуродованных яичках и о неизбежных последствиях – все кончено, не начавшись, это нечестно! – но пуще всего страдал от непрестанных насмешек быстро выздоровевших сестер. В конце концов повезло: болезнь задела лишь верхние железы.
– Подумать только, до чего повезло всем твоим девушкам, бхаи[67], – фыркала Дюрре, прекрасно осведомленная о моих неудачах с Розалией и Шандни.
По радио все время пели, до чего хорошо жить в шестнадцать лет. Где были в то лето все эти мои сверстники, мальчики и девочки, вкушавшие радости жизни? Может быть, колесили в “студебеккерах” по просторам Америки? Среди своих я таких не встречал. Лондон, то есть район Кенсингтон-гарденс В-8, слушал Сэма Кука. Еще один субботний вечер… Может быть, первым номером среди хитов и была песня о счастливой любви, но мы вместе с Сэмом одиноко тосковали в самом низу таблиц и чувствовали себя, мягко говоря, отвратительно.
– Баба́, скорее вставай.
Среди ночи айя трясла меня за плечо. Громкий шепот наконец вырвал меня из сна, и я вышел, зевая, как был, в пижаме. Возле нашей двери на площадке, привалившись к стене и поскуливая, скорчился Миксер. Под глазом у него был синяк, а на губах запеклась кровь.
– Что случилось? – мгновенно проснувшись, спросил я у Мэри.
– Люди, – запричитала Мэри. – Угрожали. Избили.
В тот вечер в его закуток заглянул веселый махараджа П.
– Если меня будут искать… э-э… неприятные типы, меня нет, о’кей? О, вы пьете чай, как мило! Наверх не пускайте, о’кей? Дам хорошие чаевые.
Немного погодя в закутке появился старый махараджа Б., вид у него был встревоженный.
– Суно, слушай, – сказал махараджа Б. – Ты знать не знаешь, где я, самаджх лийа? Дошло? Меня ищет какая-то рвань. Ты ничего не знаешь. Уехал за границу, ачча[68]? Уехал за границу надолго. Это твоя работа, приятель. Хорошо награжу.
Поздно ночью в дом действительно ввалились два мерзких типа. Похоже, наш веселый и волосатый принц П. влез в карточные долги.
– Нет, – Миксер улыбнулся пошире. – Его нет.
Типы медленно закивали. У них были длинные волосы и толстые, как у Мика Джаггера, губы.