И все же охладел государь к Бенкендорфу после гибели Пушкина. Меньше стало доверия. Двор это сразу почувствовал, особенно недруги, коих было немало у графа на самом верху власти. Трудно, неуютно стало Бенкендорфу. Но тем не менее обязанности государственные и новые поручения выполнял добросовестно. В 1840 году был назначен заседать в комитеты о дворовых людях и по преобразованию еврейского быта. Все знали, что Бенкендорф доброжелателен к евреям, и царь считал, что генерал будет полезен здесь. Добросовестно работал Бенкендорф, но вдохновения не было, ушло, растаяло. Надломилась душа после пушкинского января 1837 года.
Однажды сверкнула простая мысль: для чего? Для чего эта долгая борьба с оппозицией? Если бы была великая цель, как у Петра, превратить Россию в великое государство, что на равных с Европой, — можно и побороться с противниками царя. А при близком друге Николае вся борьба во имя укрепления личной власти. Не великая цель. Но сколько сделано во имя ее Третьим отделением! В 1844 году Бенкендорф отправился в Европу на воды, поправить здоровье. Взял пособие в полмиллиона серебряных рублей, из которых большая часть ушла на долги. Расстроился. А здоровье действительно дало трещину. Почти двадцать лет бессменной службы, да еще какой! И шеф жандармов, и глава Третьего отделения, и начальник охраны императора. Достойные люди противостояли Бенкендорфу: Герцен, Белинский, Чаадаев, Лермонтов, Пушкин какие величины! Но и сам личность не уездного масштаба. Однако устал, все на нервах, особенно последние годы.
В санатории был тих, задумчив. Принимал все процедуры, слушался врача. Думал, много думал. О чем? О походах по наполеоновским тылам? о расстреле братьев по масонской ложе на Сенатской площади? о России, медленно бредущей, спотыкающейся на дороге цивилизации, не успевающей за динамичным Западом? Все чаще снился тот сумеречный декабрьский день 1825 года: шрапнель, стоны, кровь. А по пробуждении — воспоминания о годах безупречной службы на фоне ежегодных волнений в государстве, революционного бунтарства в умах столичных интеллектуалов. Да полно, можно ли исправить Россию? Непредсказуемая страна.
И неожиданное решение — отойти от православия! Чувственная стихия победила в этом железном, внешне бесстрастном человеке. Остзейские корни при минутах слабости, при мелькнувшей тени покаяния вывернули логику и продиктовали поступок — защиты духовной искать у католиков. С тем и появился в костеле перед отплытием в Россию.
Но католический приход не тянет к покаянию. К покаянию ближе ноша православия. Так почему к католикам? Его идейный оппонент Герцен так увидел эту драму: «Сколько невинных жертв прошли его руками, сколько погибли от невнимания, от рассеяния, от того, что он занят был волокитством — и сколько, может, мрачных образов и тяжелых воспоминаний бродили в его голове и мучили его на том пароходе, где, преждевременно опустившийся и одряхлевший, он искал в измене своей религии заступничества католической церкви с ее всепрощающими индульгенциями...»
А может, Александр Христофорович хотел иного прощения? Не столько индульгенции, как оправдания свершенного? Душа рванулась к католическому богу, а дорога вела обратно в Россию. Не выдержало сердце. На том пароходе он и скончался. И был ему от роду шестьдесят один год...
НЕЗАМЕНИМЫЙ ПОДПОЛКОВНИК СУДЕЙКИН
Нет, не было дурного предчувствия у подполковника Георгия Порфирьевича Судейкина в тот серый петербургский морозный день 16 декабря 1883 года, когда он вместе с сотрудником из охранного отделения торопился на конспиративную квартиру к своему лучшему агенту Сергею Дегаеву.
Георгий Порфирьевич был в приятном расположении, даже весел. Дела соответствовали задуманному, а в последнее время все больше пьянило ощущение собственной значимости. Разве ведал он, что эта встреча с Дегаевым на сей раз закончится столь трагически? Он, который насквозь видел чужую душу и схватывал ее инстинкты.
Талантлив, ох талантлив был Георгий Порфирьевич! Благодаря таланту и пробил дорогу из армейских поручиков в жандармские чины. Тусклая армейская служба сменилась яркой и рисковой жизнью офицера политической полиции. Хорошо начинал в Киеве, у генерала Новицкого. Тогда вовсю бесновались народовольцы: бомбы, убийства, террор. По недолгому размышлению Судейкин понял, как их можно остановить — внедрил в организацию своего человека. И та оказалась бессильна перед потоком убегающих из нее сведений: планов, имен, мест покушений. Через пару месяцев организация растаяла.