– И что вам удалось узнать? – Торобов слышал, как слабо откликаются на эти слова мглистые кварталы Каира, пальмовые рощи Кувейта, солнечные предместья Дамаска. В дымах жаровен, в пыли военных колонн, в стеклянных призмах банков чуть слышно трепещут агентурные сети, улавливая прозрачный планктон информации. И он, Торобов, осторожными пальцами поднимает голубую пиалку с чаем, внимая арабскому шейху на вилле в предместье Аммана. – Вы что-нибудь узнали? – повторил он.
– Террористическая группа не имеет постоянной дислокации. Носит кочующий характер. Ее возглавляет бывший майор иракской разведки, который при Саддаме Хусейне был причастен к закупкам вооружений. После падения Саддама сидел в американской тюрьме, был использован ими для создания боевых групп в борьбе с другими группировками. Потом ушел в ИГИЛ.
– Я работал в Багдаде с офицерами иракской разведки, которые занимались поставками вооружений.
– Поэтому я тебя и вызвал. – Строганов потянулся к тоненькой папке, лежащей на зеленом сукне. Извлек фотографию и положил перед Торобовым. – Майор Фарук Низар, каким он был во время твоей командировки в Багдад.
Красивое продолговатое лицо с влажными выпуклыми глазами. Мягкие губы с чуть заметной улыбкой. Пушистые брови. Молодцеватые офицерские усики. То особенное арабское выражение мужественной романтичности и мягкой застенчивости. Это был он, Фарук Низар, с кем сидели на берегу Тигра в рыбной харчевне, золотая рыбина, разрезанная и раскрытая, как книга, испекалась на углях. Воздух был золотой и синий, в тончайших волокнах предательства, которое витало над Багдадом, над садами, дворцами, мечетями, и солдаты клали на перекрестке мешки с песком, оставляя амбразуру для пулемета.
– Я знаю его. Мы были даже приятелями. Однажды я посетил его дом. У него была милая жена и маленький сын. Неужели он теперь в ИГИЛ? Если хочешь, я могу припомнить подробности нашего общения. Могу попытаться сделать его психологический портрет.
– Этого не нужно. Леня.
– А что же нужно? Зачем ты меня позвал?
Строганов молчал. Морщился его рот. Дрожали у глаз лучистые трещинки. У самолета медленно отламывался хвост, и люди сыпались, как семена из головки мака. Девочка вцепилась в мать, ветер рвал на обеих юбки, и казалось, они танцуют. Младенец летел рядом с люлькой, как крохотная личинка, выставив руки с растопыренными тонкими пальчиками. Старик нырял с развеянной бородой и огромным лбом, на котором держались очки. Юноша с выпученными от давления глазами парил, расставив руки, и вокруг него обмотался газетный лист. Все они летели, осыпались, ударялись о землю, превращались в мокрые кляксы. И горели среди колючек листы алюминия.
Торобов перевертывался в свистящем ветре, стараясь схватить чью-то близкую, с обручальным кольцом руку.
– Зачем ты вызвал меня?
– Руководство считает, что только ты можешь отыскать Фарука Низара и его уничтожить. Тем самым выполнить приказ президента. На тебя будет работать вся агентура. Посольства обеспечат тебя деньгами, паспортами, каналами связи. Но лучше бы ты всем этим не пользовался. По непроверенным данным, Фарука видели недавно в Брюсселе. Ты летишь в Бельгию.
– Я не могу. Я не молод. Не хочу возвращаться к прежнему.
Торобов слышал гул громадной воронки, в которой вращались изувеченные страны и обугленные города, регулярные армии и повстанческие отряды. Турецкая артиллерия била по сирийским горам, громя позиции курдов. Курды взрывали в Стамбуле рестораны и рынки. Растерзанная Ливия походила на тушу с окровавленными костями. Ирак озарялся факелами взорванных нефтепроводов. Ливан посылал отряды Хизбаллы под Алеппо, получал назад завернутые в саваны трупы. Русская авиация взлетала из Латакии, взрывала ИГИЛ, и отряды Джабхат-ан-Нусра жгли христианские храмы. Агенты спецслужб сновали по воюющим странам, проводя караваны с оружием, устраняя неугодных правителей. Ближний Восток был похож на огромный котел, в котором пузырилось жирное варево, всплывали обрубки стран, раздробленные кости городов, гибнущие в муке народы. Это бурлящее варево затягивало в себя Торобова, и он, слабея, падая в котел, прошептал:
– Я смертельно устал. Не хочу. Не могу возвращаться к прошлому.
– Это приказ, полковник.
На спинках дубовых стульев были вырезаны гербы государства. В хрустальных кубах чернильницы застыли старинные радуги. У потолка в далеком углу сгустился дым из вишневой трубки. Сойка взлетала, брызнув нестерпимой лазурью. Опустелая ветка еще продолжала дрожать.