Всего минуту назад ловкий, сильный человек стал иным. Явились свидетели его прежней жизни. И он стал тем привычным для нас, прежним Костей. Растерянным, взгляд исподлобья. Автоматически достал очки и надел. Только борода и осталась из новых времен, да и та теперь казалась наклеенной.
— Ты отпусти своих, — шепнула Люся.
Он смотрел на жену и, видимо, не решался оглянуться. Помешали мы ему, все погубили.
— Вы… идите. — Неуверенно махнул он рукой бригаде, и парни, оглядываясь, заковыляли по шпалам. А Фефел усмехнулся, уловив перемену, учуял звериным своим нутром, поиграл пальцами в карманах новой, сатиновой синей фуфайки и подмигнул Теленку.
— Здравствуй, — пробормотал я, — Поговорим?
Как во сие или в каком-то нереальном мире, мы отошли за сарай и встали на теплом солнечном ветру. Люся пребывала едва ли не в обмороке. Костя молчал. И пришлось говорить мне.
— Костя, — сказал я — Мы беспокоились… Поедем домой, а?
Люся закивала, схватила за руки мужа и заплакала, приникла головой к его груди. На глазах у Кости тоже показались слезы. Кажется, заплакал и я’.
Мы медленно побрели по железной дороге к поселку, и чем ближе к нему, тем все ускоряя шаг. Ни о чем не расспрашивали Иванова, еще успеем, и только Люся начала вдруг рассказывать о доме:
— А Светка хорошо учится… зимнюю сессию сдала на пятерки… Все говорит мне: купи собаку… тоже будет биофизиком. Ты, пожалуйста, поговори с ней, ладно? Ну. что за глупость — собака в доме. Собака должна жить на улице, верно? Корми бродячих, верно? Корми птичек. Ты похудел… тут плохо кормят?
Но Костя если и похудел, но не стал слабее. Исчезла нездоровая полнота, которая отличает многих научных работников, сидящих сутками в лаборатории. Люся со страхом погладила его бороду, Костя щелкнул зубами, в шутку сделав вид, что хочет укусить ее за палец, и бедная женщина снова заплакала.
Мы пришли в клуб, в зеркальную комнату, но Косте, конечно, было неловко оставлять здесь жену. В сумерках, в углу, среди тряпья, спал Ситников, но позже-то вернется вся бригада…
— Может, на сцене, между кулисами? — предложил Костя.
— Нет. — Вцепилась в его локоть Люся. — Мы посидим в коридоре. А что? Как в аэропорту.
В это время нас и нашел председатель поссовета Акимов, тот самый, с которым мы разговаривали утром. Видимо, он поразмыслил и сообразил, что, скорее всего. Костя уедет. Да и ему, Акимову, лучше — с глаз долой. Кроме того, наверняка председателю было неловко за раздраженные слова — Люся-то в чем виновата?
— У меня в домике три комнаты, — предложил Акимов. — Мать в Иркутске гостит, мы с дочкой и женой потеснимся.
Костя, который стоял отвернувшись от Акимова, неожиданно легко согласился. Но сказал, что ему нужно проститься с рабочими, поучить их уму-разуму. что он в последний раз переночует в клубе. Дойдя с Люсей до красивого, игрушечного, в цветных лампах коттеджа Акимова (прямо как на обложке капиталистического журнала!), отдав ее нз попечение высокой, белотелой, презрительно щурящейся жены председателя в дубленке, мы вернулись в зеркальный зал. Я видел, что Костя еще не отбушевал внутри, к молчал. Но молчал и он. Мы покурили, глядя друг на друга, каждый — в противоположном зеркале, и вдруг Костя тихо проговорил, вставая:
— Так. Я приду утром. Люське не говорить, ладно?
— Ты сбежишь?
Костя криво улыбнулся.
— Нет. Во всяком случае, здесь мне уже бежать некуда. — И лихорадочно блестя глазами, как-то даже униженно заглядывая мне в лицо, добавил: — Клянусь чем хочешь…
Я пожал плечами, и он ушел в ночь. Куда он направился. Может, надо было проститься с неизвестной мне женщиной? А может, просто не мог ночевать здесь, с этими полуурками, после того как за ним приехали? А с Люсей не мог быть рядом, чтобы не расплакаться, не расклеиться, потому что отвык?.. Я лег на его раскладушку, возле самой зеркальной стены, обрызганной кефиром, и только закрыл глаза, как ввалилась вся компания.
Они зажгли весь верхний свет, они были пьяны, они хохотали, прыгали, боролись, валились на раскладушки. ломая их с треском и прогибая до полу. Они цеплялись за крашеные жерди станков, изображая балерин, разглядывая себя голых в зеркале.
Они падали и засыпали. Со всех сторон разило одеколоном. Почему-то молчал Фефел. Может, его забрали в милицию? Я осторожно разлепил веки — нет он стоял рядом, в двух шагах от меня, голый по пояс, с кучей родинок на спине. Он сегодня выиграл. Смертельно пьяный, он почти не покачивался — ждал. пока ему приготовят постель. Какая-то женщина в платке, видно уборщица, стелила на кровати, которую я днем не заметил, — кровать блестела шарами в самом углу, под портретом. Улановой. Нахохлившийся, крючконосый, как сытый филин, Фефел пнул спящего Ситникова — тот вскочил и принялся стягивать сапоги с его ног. Фефел завалился спать, так и не проскрипев ни слова, но тише стало не надолго.