— Дело не во мне! Ты начал докторскую… тебе что, тема не нравится? Ну. возьмись за другую.
— Нет, — тихо сказал Костя.
— Что — нет?
— Мне вообще не нравится эта работа.
— Как не нравится?! — поразился я. — Ты кандидат наук! Через два-три года станешь доктором. О тебе рассказывали на научной конференции в Новосибирске. Тебя, может быть, на симпозиум пошлют, во Францию. Если возьмешься за ум…
Костя молчал. Он сунул руки в карманы и поигрывал пальцами, как давеча Фефел. Я усилил наступление.
— Опять же подумай — дочка растет одна. А вдруг свяжется с кем-нибудь?
— Ну и что? — пробормотал Костя.
— Как — ну и что?! Свяжется… родит… мало ли!
— Конечно. Тебе легче. Твой сын, даже если свяжется, не родит! — Да, Костя изменился. Стал злым. И сам научился острить. А раньше стеснительно молчал и грыз ногти, — Если с ней что-то случится, значит, такой я ее воспитал. Незачем сторожить. Она саморегулирующаяся система.
— Что?! — Так дико было услышать это от бородатого черного человека в ободранной, пахнущей мазутом куртке (оказалось, у него нет пальто — проиграл в карты! Подумать — проиграл в карты! Это он мне признался. А в чемодане— только сорочки и книги). — Ты не смейся — Что о ней будут говорить люди! А о твоей жене! Бросил! Дело же не в деньгах! Нужен человек!
— А она меня хвалила… как раз за злотые.
— Ну, было — теперь уже раскаивается.
— Ого?!
Люся снова замаячила в тамбуре, кашляя в синем табачном дыме, насильно улыбнулась милому и ушла. Она все, кажется, не верила, что муж, драгоценный, любимый, нашелся. Что он здесь, рядом, тут.
— Здорово! — как бы удивился Костя.
— А вот моя с ума сошла… говорит, почему не делаешь из рубина перстней, как. вин. в Латвии зарабатывают все интеллигентные люди! А чтобы ты уверенней чувствовал себя… директор тебе дает повышение. Там произошла…
— Я читал. Ложь. Вы специально, — отчеканил Костя, и с такой убежденностью он это сказал, что я не решился переубеждать. — Понимаю, нам обидно — Иванов где-то мотается, живет интересной жизнью… а вы прозябаете…
— Неправда! — Я, наверно, покраснел. Он ударил по самому больному. — Если я еще завидовал тебе издали, то вот посмотрел сейчас на эту гнусную компанию. на то. как ты перед ними вроде клоуна на ковре… Нет уж. плевал я на такую свободу! Государство затратило на наше обучение деньги, мы должны делать то. что должны делать.
Костя молчал. Говорил я. конечно, плохо, как нарочно, чужими словами. Иванов тоскливо глядел мимо меня туда, где в вечереющем сумраке проносились, подпрыгивая, леса. Не зная, что еще сказать, я судорожно кивнул, как милиционер, в сторону нашего купе — мол, пошли. И мы пошли.
Люся ожидала нас, сжимая почему-то пустой стакан. Минут двадцать мы молчали, Люся, включив улыбку, смотрела то на меня, то на мужа. На разъезде поезд остановился. Когда он снова тронулся, в купе вошел новый пассажир. Ему досталась верхняя полка, но он не спешил ее занимать. Был он седой, коротко стриженный, плотный, с шишечкой на щеке, в кителе и синих брюках, с плоским портфельчиком — явно бывший военный на пенсии. Он указал кривым пальцем на нижнюю полку:
— Вы, разумеется, уступите старшему по званию?., от него попахивало водкой, и Люся поспешно согласилась:
Пожалуйста! — и обращаясь к мужу, добавила — Мы ляжем наверху?
— Вы ее гоните?! вдруг нехорошо, нараспев, спросил Костя, медленно вставая и как-то странно свесив руки, кистями назад.
— Но понял? — вскинул брови седой человек.
— И никогда не поймете! Вы что, хотите, чтобы мы все трое сидели там, наверху? — Он словно с цепи сорвался, речь его исказилась, слова стали угрожающе-рваными. — Как кукушецки в гнеза-дыша-ке?!
— A-а, старый знакомый! — Осклабился человек, уловив блатные интонации, пятясь к двери, — Может, документики покажем?!
— Тебе?! Внимательно смотри! — Костя мгновенно слепил из пальцев обеих рук дули — и не две, а четыре. — Видел?!
— Хорошо, — буркнул нарочито покорно человек и вышел.
Люся схватила мужа за руки, умоляюще зашептала:
— Ты что делаешь? Милый! Что с тобой?!
— Сволочь! — не унимался Костя. Губы у него дрожали, левое веко над черным глазом задергалось. — Шмакодявка! Привык!.. — Но вдруг он стал вялым, безучастным, полез, большой, длинный, на верхнюю полку и послушно затих.
Люся, глядя на меня, вздохнула. Теперь мы ждали мужчину в синих брюках — с проводницей вернется или с милиционером. Милиции в этих поездах всегда много.
Дверь с лязгом отъехала в сторону, и вошли румяный молодой сержант, проводница и наш новый сосед. Я читал газету "Правда", оставленную кем-то на столике. Люся листала, хмуря лоб, книжку в красной обложке, посвященную революционному процессу в Латинской Америке.