— Ау! — сказал я.
— Уа! — ответила она. Это означало, что она плачет без меня.
— Нужен срочно вельветовый костюм коему сыну! — нарочито грубо и прямо заявил и Неля не обиделась. Ей нравился такой жесткий разговор. Мужчина звонит.
— Двести пятьдесят. — сказала она без промедления. — Через два дня будет.
— Двести пятьдесят? — ахнул я но, чтобы не терять марки, небрежно бросил: — Я думал — четыреста. — И пробормотав из пижонства: — Я тебе позвоню на рассвете, — положил трубку.
11
Наступило лето. Кристаллы наши медленно росли. Шеф уехал отдыхать в Югославию. Вова, прихватив в библиотеке Цицерона и повесив на грудь оловянный крестик собственного изготовления, ушел на месяц пешком в Саяны. Я один остался, без лаборанта и без руководителя, сам себе лаборант и сам себе руководитель. Мне бал обещан золотой месяц — сентябрь. Но еще столько ждать…
На улице висели белые облака пыли, в них что- то время от времени поблескивало — то ли ветровое стекло, то ли включенная фара, смотреть больно. Зной нарастал, как международная напряженность. Израильтяне охамели — вбивали колышки вокруг себя к вешали спои флаги на чужой земле. В магазинах появилось больше молока, и было оно на вкус уже почти натуральным.
Я сидел в майке и джинсах, опустив жалюзи и шторы на всех трех окнах, и полумраке, и читал "Приключения Робинзона Крузо", время от времени поглядывая на показания приборов на всех семи включенных печах. Особо ревниво я следил, конечно, за режимом внутри печи номер один. Растет чернит, сказал бы мой сын, растет чернит — американцев очернит!
Днем напряжение в сети плясало, но ПИТ выручал. Ночью оно было более ровным, и поэтому я мог спать спокойно, дома, но я почти не спал — все думал о своей жизни и перечитывал, как заколдованный. одно и то же место н великой книге — про то, как Робинзон увидел на песке след человеческой ноги. Я разглядывал, наверное, в сотый раз рисунок, изображающий этот момент, и ужас охватил меня, как в детстве. У меня же в комнате не было ни одного чужого следа, тем более женского. Только на видное место я положил шпильку для волос — нашел случайно в книге, куда, видимо, вместо закладки сунула ее Таня. Как-то зайдя ко мне одинокому и таинственному в смысле личной жизни, зануда Серега Попов спросил:
— Запчасти любовницы?..
— Да, — Я подумал, что, возможно, бывает и такое остроумие, и, предугадывая его вопрос насчет книги о Тамме добавил:- Кстати, этой даме я и отдал о Тамме. Кстати, тараторит эта дама со скоростью ноль целых девять десятых тамма. — Все физики знали, что один тамм — это единица скорости разговорчивости…
Но Серега на этот раз не был расположен шутить. Мутными от раздумий глазами он смотрел на полки с книгами, бормоча:
— Так… программирование, фортран… статфизика… кристаллы, фазовые переходы… — И неожиданно спросил: — Витя, ты доволен жизнью?
Если бы он спросил, не знаю ли я. какой длины усы у тигра, я бы удивился меньше. Он вообще все знал, собирал, обобщал.
— Какой жизнью? — растерянно переспросил я.
— Вот этой! — Серега повел тоскливым взглядом по комнате и по окну, но вечерним облакам и разбухшему зеленому лесу, в котором невнятно что-то кричали или пели. — Вот!
— Почему ты вдруг?! — Я позволил, наконец, удивлению отразиться и на моем лице. — Ты-то о чем?!
— А почему он не возвращается?! Костя. Как так можно! Мы шли одним фронтом… мы даже общий эксперимент придумали. Я бы посчитал, что было там через десять в плюс двадцатой степени секунд! А ему — до лампочки! Ну, Утешев ворчал… да пошел он нах хауз! — Я не узнавал Серегу. — Это все равно что ребенка бросить на вокзале… оставить слепую мать! Бабушку!.. Ну. довели бы опыт до конца — и красиво у шел! Я знаю, многие выдающиеся физики любят альпинизм… у меня сердце больное, я бы тоже…
Я хотел ответить, что Костя занимается не альпинизмом. видимо, Серега что-то путает, но не стал ничего говорить.
— А вообще, на фиг вся эта наука? — сказал я.
— Да? — Серега задумался.
Послышался рокот — со стороны юга над рекой ползла фантастической синевы и мощи туча. Она вся дрожала от множества мелких молний’ она была начинена ими, как карась косточками. Она разрасталась на глазах. И молнии на глазах становились толще и белее. И вот по окнам ударил первый гром, верхний шпингалет щелкнул — был повернут не до конца и с лязгом опустился, как затвор у винтовки. Я вздрогнул, а Серега забормотал под нос: