Как можно более строго хмурясь, я показал на сигарету — Светлана с улыбкой покачала головой.
— Она курит?! — догадалась Люся и выбежала из кухни, — А ну прекрати, негодница! Тебя этот поход испортил! Провоняла вся бензином, табаком! Ночью зубами скрипишь, как грузчик! — Она вырвала у дочки окурок, курнула сама и смяла в пепельнице. — Чтоб я больше не видела!
— Дядя Витя, — слабо позвала, зевая, Светлана, — возьмите меня с собой! Я хочу на папеньку посмотреть.
— Он его… они вместе вернутся, — сказала Люся.
— Нет, — покачала дочка ножкой в гладком чулке. — Светит незнакомая звезда. Этого не будет никогда! Передайте ему — если он не вернется, я выхожу замуж! Вот!
Мать вдруг обмякла и села рядом с дочкой. Было видно, что между ними что-то происходит. Я стал извиняться и откланиваться. Но они обе вцепились в меня, не отпускали:
— Нет. нет!.. Сиди!..
Видимо, они устали быть вдвоем — им нужен был кто-то третий.
— Дядь Витя, я утрирую… но это подействует!
— Видишь? — прошептала Люся, кивая в сторону дочери, — Привези, милый! Привези его! Сделай всё возможное и невозможное!..
Через два дня на главпочтамт пришел телеграфный перевод из Владивостока, от Иванесова Константина Авксентьевича. Наверное, ошиблись телеграфистки, подумал я, получая деньги. Мы с Люсей запросили обратный адрес Иванова (Иванесова), и через, день я уже знал его. Владивосток, улица Лазо, 5.
На следующий день, проклиная все на свете, но заинтригованный, как при чтении детективного романа, я вылетел во Владивосток.
14
И было мрачное утро, и было сияние на востоке — там выгнулось зеркало океана.
Мы приземлились — и я пошел искать эту улицу и этот дом. Я-то уж думал, мне придется, как разведчику, выспрашивать у людей, не видели ли вот такого человека, и прихватил с собой фотографию Иванова. Настояла Люся, хотя, конечно, это было смешно: он теперь в бороде, а если уже и сбрил ее, все равно не похож — фотография сделана лет пять назад, когда у него, у Кости, было совершенно другое выражение лица. Это очень важно, другое выражение лица. Раньше у Кости оно было постное, как у схимника или у пора на суде. А сейчас, если вспомнить нашу весеннюю встречу, вон какой мордоворот. И голос как у зэка. И глаза как у горца.
Я стоял перед деревянным двухэтажным домом, у входа в которым висела стеклянная доска: АКТЕРСКОЕ ОБЩЕЖИТИЕ. Я удивился, но не больше, чем если бы здесь было написано, что здесь школа космонавтов. Ну, актерское так актерское. Видно, подружился и тут живет. Из коридора пахло селедкой и духами. Я прошел по первому этажу до круглой железной печки — все двери заперты, тишина Поднялся на второй этаж — здесь тоже никого, и лишь из-за одной двери доносился сладенький, очень гибкий женский голосок:
— Сердце мое… ля-ля-ля… ля-ля-ля… ля-ля- ля-я!.. — пели известное танго прошлых лет. Я постучался в приоткрытую дверь, из-за которой дохнул старыми окурками. Выглянула худенькая, черная, как ворона, девушка в накрученных бигуди.
— Ой! Вы новенький?!
Я кивнул и полез во внутренний карман пиджака за фотографией. Девушка взвизгнула, но я понял —
это она так радовалась. (Она была татарка или башкирка.)
— Вы пистолет достаете?! Мы тут ставили американскую комедию… так вот у них этот жест одному парню стоил жизни! Я — Зульфия. А вы — герой или жанровый?
Я, на всякий случай, сказал, что не герой. Девушка еще более просияла и начала быстро освобождать волосы от черных шпилек.
— Терпеть не могу героев! Задаваки!
— А где… Костя? — осторожно перевел я разговор в нужное русло. — Иванов… Иванесов… Иваньке- вич… — я вроде бы шутил, искажая фамилию Кости. Но должна же была она знать хотя бы одну из этих фамилий, если он тут живет.
— А, Иванесов! — Она вся затрепетала от обожания. обливая лицо черными волнистыми волосами, — Костюнчик! Так он твой друг?! — Откуда-то из этого колокола появилась маленькая цепкая рука и рывком протащила меня через порог, — Ну, входи же! Стоит как Командор! Это он тебя вытащил? Он говорит, скоро всех своих созовет, из разных городов… гениальные ребята! Надо же. такой театр расформировали! Кретины!
— Кто? Где? — спросил я, улыбаясь, как бы зная, о чем речь, но желая услышать из ее уст.
— Как где?! В его родном городе! В Фергане! Был великолепный русский театр! Продержался год!
Я только вытаращил глаза.
— Расформировали! Денег, видите ли, нет! Половина в Питер подалась… а он — по Сибири. Говорит, даже в цирке успел поработать… кормился мясом тигра… то есть тигр делился с ним… то есть укротительница тигров делилась с ним… он такой симпатяга! — Зульфия погрозила мне пальцем и, зайдя за перегородку, полупрозрачную, чуть выше плеч, стала переодеваться. "Ну и нравы", — подумал я, заметив мужские джинсы, валяющиеся на одной из коек, окурки на полу и игрушечный пистолет с шариком на подоконнике — здесь явно живет и ребенок. — А вы в комедиях играли? У вас нос картошкой… и глаза маленькие, свинячьи… чур, я с вами, если что! У нас получится! Я и вы, заметано? Как вас зовут?