Он произнес эту фразу, и я подумал, что она подозрительно смахивает на формулировку. Наверное, Утешев услышал где-то ее и она запала ему в голову. Понятно, думал я, впереди раздел института, и он беспокоится. Такая формулировка, если она высказана моим шефом, имеющим пока что решающее слово в обкоме, может дорого обойтись Утешеву. Ярлычок прилипнет, и, во всяком случае, даже если его директором института биофизики утвердят, в члены-корреспонденты ему потом путь заказан… Экой молодец, с оторопью и страхом подумал я о своем весельчаке директоре.
— Дайте-ка мне адрес, я ему письмо напишу.
— У него нет адреса.
Он мрачно смотрел на меня. Он, конечно, не верил. Я подумал, вот ведь как судьба маленького человека (что для начальства Иванов?!) может стать средством в борьбе!
— Правда же, я его и не видел в последний раз, только по телефону говорил, — сказал я, чуть не оправдываясь.
— Жаль. Но ведь он же будет вам звонить?! Передайте! — И Утешев раздраженно подвинул стопу бумаги с грязновато отпечатанным текстом, где сверху стояла фамилия Кости. — Гранки статьи! Мы вместе делали опыт, а подписал я одним его именем! — От него не ускользнуло то, что я обрадовался за друга. Он улыбнулся уголком рта, снял и подарил со стеллажа тяжеловатый розовый коралл, похожий одновременно на оленьи рога и на пламя, — Держи! Тебе! Пусть возвращается!
Забрав и статью, я остановился у двери.
— А он талантливый ученый? — спросил я. Мне это было важно сейчас знать. Вряд ли Утешев при мне будет ругать Костю, но и хвалить чрезмерно не станет — не тот человек.
— Он демагог! — вдруг резко выпалил Утешев, краснея. — "Пока я молод, пока у меня яркие, неприглаженные мысли, дайте проверить!" А если ошибаешься?! Кто поручится?! Каждому в молодости кажется!.. Я ему говорю: не пейте, приберегите свои мысли до зрелых лет. Вон, академик Энгельгардт или Зельдович… до преклонных лет сохранили ясность мозга — куда иным юношам! Станете доктором наук, я вам дам лабораторию — проверите. Но пока… А он опять: "Эйнштейн в двадцать лет выдал! А потом всю жизнь только подбирал гарнир к своему открытию!" "Гарнир"! Откуда такое нахальство?! Он же был вежливый, тихий парень… я же помню. Предложишь кишечные палочки — исследует кишечные. Предложишь железные бактерии — растит железные. И вдруг — как с цепи сорвался! Нет у нас по разнарядке мест для гения! — закричал вдруг Утешев. — Да, он талантлив! Но ничего из него не выйдет, если будет распыляться! Вы кристаллофизик, знаете лазеры… если луч расфокусировать, даже мощнейший, он не то что дерева не прожжет… яйца не подогреет! — Утешев схватил меня длинными жесткими пальцами за плечо, заглядывая в лицо. — Скажите, это точно — он не в Новосибе?!
Если его переманили — при чем тут "не бережет кадры"?!
— Нет, нет, — сказал я. — Он в тайге…
— В тайге! Вот вы работаете с Иваном Игнатьевичем, я его уважаю, большой ученый… вы же на месте сидите, бывает, что сутками… в вас чувство долга… так подействуйте на Иванова! Разве можно было к защите готовить одновременно три — повторяю, три! — кандидатские! Говорит: "Я вообще-то хотел семь… разные аспекты одного вопроса, oт биохимии до социологии популяций… да уж ладно". А по закону мы можем только одну! Он так небрежно: выбирайте, которая больше нравится. Я ему: а вам? А он: мне они как ручейки, что текут через неведомый лес к одной неведомой реке жизни! Чушь! Реклама! — Утешев, видимо, уже не мог не выговориться. — Мысль может быть одна! И лучше, если она работает на дело! Происхождение жизни! Дарвин двадцать первого века!..
И чем больше он ругал Костю Иванова, тем глубже я убеждался, что Костя Иванов действительно талантливый человек, попытавшийся замахнуться на нечто грандиозное, и что если бы он сейчас где-то спился, сгинул, Утешев был бы рад, во всяком случае, более рад, нежели бы узнал, что в эти дни Костя Иванов преспокойно сидит и работает в Новосибирске, где решаются вопросы о высоких научных степенях и где могут запомнить и принять к сведению эту страшную фразу "Не бережет кадры".
И еще я понял, что я — ноль. Маленькое старательное ничтожество. Потому что мне и в голову не приходило поднять глаза выше очевидностей.
Я вышел на яркий свет безумного золотого осеннего дня и, грохнув об асфальт, вдребезги разбил коралловую ветку. Мы крестьяне. Нам это ни к чему.
16
И был день, и была дорога к дому…
Когда я приезжал сюда в последний раз? Года три назад. С Таней и Мишкой. Помню, брат Михаил увидел моего подросшего сына. "Тезка! — заорал он, вскидывая красными ручищами семиклассника вверх, как ребенка. — Мослы-то! Мослы! Прямо велосипед!" А Таня испытующе посмотрела на меня — ты бы вот так смог?! Я тоже поднял, в ту же минуту, своего сына. Тяжелый, конечно. Да и зачем поднимать. Не маленький же!