На следующей день Олечке стало полегче, температура спала, и мать велела Михаилу к вечеру истопить баню. Узнав о том, что я ночую последнюю ночь, она с Наташкой ушла за Красные Столбы в тайгу, поискать брусники. Вместо нее сегодня работала Ксения, прибегая каждый час посмотреть на дочку…
Все светлое время мы простояли с Михаилом на крыше нового дома, я держал доски, подавал гвозди и все, как заведенный, думал о своих делах. В сравнении с Костей я был, конечно, никто. Как говорит Костя: му-му. Но ведь случались и у меня умные мысли! Даже про те же лазеры. Я мечтал рассчитать гигантский лазер… в космосе поместить огромные зеркала… луч будет способен пробить множество галактик… но Крестов только рукой махнул и дал мне очередную четкую, деловую задачу. А буквально недавно я прочел в одном из обзоров — за границей уже существует проект подобного плазменного лазера… Значит, и во мне мерцала мысль? Даже большая? Но я привык к себе, маленькому, как та девочка Алиса, что уменьшилась и чуть не утонула в собственных слезах…
Вечером, когда мы уже парились, облепленные пахучими зелеными листьями березы, Михаил спросил:
— У тя че… с Танькой отвал?
— Почему так спрашиваешь?
— Да какой-то пришибленный. Ксения говорит — то ли изжога, то ли измена Родине…
— Да ну, измена! — Я рассмеялся, — Скажет твоя баба.
— Да, баба у меня конь! — согласился, темнея лицом, Мишка. — Даже неинтересно жить. Уж в рыбалку суется…
Приоткрылась дверь в предбанник, и мы услышали сорванный старческий голос:
— Зимой и летом одним цветом — кто?! — И заглянул Никита Путятин, друг отца. — Не угадали?! Нос алкаша! — Он показал на свой сизый, как картошка, нос. — Я уже не буду, ребята, я тут подожду…
Потом мы пили в избе чай из электросамовара с медом. Бабы принесли из лесу два полных пестеря сухой, темно-красной брусники и пробежали в баню. Ксения с укутанной и одеяло дочкой сидела на горячем вечернем крыльце. Мы были одни. Старик Никита внимательно, почти вплотную приблизясь к моему лицу, искал черты своего покойного друга.
— Боялись его. Справедливый был! Тетрадку-то потеряли?
— Ну! — зло откликнулся брат. — То ли в уборную повесили, то ли так спалили, не нашел. Да и кому сейчас эти фамилии нужны… все сменилось…
— Не, — туманно сказал старик, снова вплотную разглядывая меня. — Еще нет. Вить, я вот слышу по радиво… снова поворачиваем… да ведь сколько раз поворачивали., я уж сказал своей старухе — верю в последний раз! А ты?
— Я?.. — Я растерянно смотрел на брата. — Я, наверное, слабовольный, дед Никита. Я еще, поди, буду…
— Не слабовольный. Молодой! — Он вдруг рассмеялся, полазав черный беззубый рот. — У моей милашки… длинные рубашки… как полезу… Не, у него веселей получалось!
— А я вам сколько говорила?! — В дом вошла уверенная, розовая Ксения с дитем. — Лучше бы спели! Ни на что не годитесь!
— Погоди, — оборвал ее Миша, — Дай поговорить.
— Говорите.
Ксения стояла возле зеркала, поглядывая на свое отражение. Мы молчали.
Из бани вернулись распаренные мать с Наташкой. сели рядом пить чай. Отдав Михаилу дочку, Ксения тоже ушла мыться.
— А помнишь, Аня, — вспомнил старик, обращаясь к матери. — как он этого из района уделал._ фамилия тому была Горобец… восемь раз — и все по- разному! "Подлец… хитрец… нутрец…" — Он сипло задышал, смеясь. — Нынче таких постов нет!
Мать согласно кивала, опустив глаза в стол. Наташа, крупная, в тельняшке — память об отце, — сидела, глядя куда-то мимо всех нас в окно, на темнеющие облака. У каждого свое.
Ну, обними, ну, спроси — что с вами?! Ну, поплачь вместе с ними над бедой и неудачей!.. Нет, я сидел и даже, кажется, улыбался, поддакивая старику.
Когда вернулась Ксения, Миша, как-то подобравшись, даже слегка побледнев, сразу начал:
Глухой неведомой тайгою…
сибирской дальней стороной..
бежал бродяга с Сахалина
звериной узкою тропой…
И успокоенная, счастливая Ксения (муж по- прежнему любит ее, слушается) села рядом с ним, обняла за шею и тихо, как бы умеряя свою страсть, не сильнее мужа, подхватила: