"А может, притворяется?! А потом со Светкой будут хохотать? Они все могут!" Я внимательно, как в кристалл, посмотрел в каждый глаз Вовы. Мне кажется, он был искренен.
— Если так, — сдался я, — женись. Только давай сочиним приглашение отцу. Может, прилетит?
Вова, кивая, оторвал кусок от рулона миллиметровки, схватил авторучку и словно бы приготовился к диктанту.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
— Нестеров? — Голос был женский.
— Он самый. Здрасьте.
— Вам телеграмма Богучан, Тюрин на Сахалине.
— Что?!
Голос повторил:
— Тю-рин на Са-ха-лине. Поняли?..
Как же это я забыл?! Мне ведь звонили из Южно- Сахалинска! Мысли путались. Да как же он успел?! А если он на Сахалине, что он там делает? И где? И под какой фамилией? А может, Костя здесь, а Тюрин там?..
— Пиши! — закричал я Вове, указуя пальцем на бумагу с перфорацией. — СРОЧНО ЖДЕМ СУББОТУ СВАДЬБА ДОЧЕРИ. Шлем в города… — Я вынул из кармана деньги. — Должно хватить. Так. Южно-Сахалинск, Богучаны, Владивосток, Хабаровск… да, Магадан!.. Улан-Удэ… Петропавловск-на-Камчатке… главпочтамт, до востребования, Тюрину Юрию Петровичу… На всякий случай — в те же города, на имя Иванова Константина Авксентьевича… Перепишешь на бланки… нет, давай я сам, ты напутаешь! — Я побежал на почту.
Получилось на шестнадцать рублей. Начальница спросила:
— У них что, у Тюрина и у Иванова, одна дочь на двоих?
— Ну да, — ответил я. — Они посаженные отцы. — При слове "посаженные" девушки за спиной начальницы прыснули от смеха, — Сегодня телеграммы уйдут?
В четверг и пятницу не поступило никакого ответа.
Я понял, что Костя опять запропал — и, видимо, надолго. Может, заболел, лежит где-нибудь в больнице. А может, и убили..
В субботу молодые расписались, вечером в кафе "Юность" состоялась молодежно-комсомольская свадьба. За неимением отца невесты я взял на себя трудную обязанность виночерпия — наливал в основном Люсе и приехавшим из деревин маленьким очкастым родителям Вовы, оказавшимся учителями. Студенты веселились и без вина. Это сейчас такое движение. Они, конечно, выпили где-то раньше, но здесь в основном хлестали минеральную и плясали. Два паренька весьма похоже изобразили нас с Костей, изобретающих цветомузыку пятнадцать лет назад. Толстый очкарик (Костя) нажимал на клавишу:
— До. Какой цвет?
— Я думаю, семьсот сорок ангстрем, — отвечал худенький тип (я).
— Не понял?! — Начинал считать на пальцах "Костя".
— Ну, красный, красный — отвечал "я".
Черт возьми, все-таки молодежь что-то знала про нас. Я даже растрогался. В свое время наша установка получила малую золотую медаль на ВДНХ. Забрали в музей. Лучше бы отдали студентам. Пообещав сделать новый "Спектрон" к Новому году, я подошел к Люсе. Она, прикрывая ладонью напудренный нос, ревела, она взяла слово с дочери, что та приведет Вову из общежития домой только после того, как откликнется папа.
— Ты нашего папу любишь? — спрашивала Люся.
— Да… — содрогалась от рыданий Света, приникая к маме и утирая глаза белой фатой, похожей на мелкую рыбацкую сеть.
— Сделаешь, как я просила?
— Да… да…
Вова сидел рядом в розовом галстуке и печально глядел на сверкающий, грохочущий в углу оркестр университета. Он понимал — судьба. Я шепнул Вове на ухо, что все великие философы древности утверждали: нужно стоически принимать удары судьбы. Вова, подумав минуту, согласился. И мы с ним пошли танцевать, я — как заместитель папы, он— жених, чтобы обсудить его дальнейшие планы.
— Тебе нужно срочно делать курсовую, — сказал я. Я помогу, я тебе отдам половину своих экспериментов! Ты у меня вместо диплома кандидатскую защитишь! Весь мир ахнет! А потом уйдем в другую лабораторию! Мы накажем шефа!
Мне Вова все больше и больше нравился. Надо же — плакал от любви. Надо же — читает Цицерона! Я обнял его как сына.
Маленький лысый Крестов сидел со своей высоченной женой и ел ложкой торт. Слово он сдержал — сервиз принес. Довольно неплохой сервиз, из ГДР. Голубенький, с белыми цветочками. А мне Аллочка- секретарша накануне передала толстую монографию шефа с автографом — все-таки вспомнил, мозги еще есть, но со мной не разговаривал..
19
И было утро, и было сияние в дырочках почтового ящика — письмо от Кости. Но зря я радовался. Трудно сказать, когда он его написал, но такой неприязни, такой злобы я прежде не мог предположить в Косте. Я только понял, что, наконец, долетела телеграмма, где я сообщал ему, что все мы ждем его…
"Утешев ждет! Ха-ха! В рот ему дышло!.. В этом челов. не кровь, а плацента лягушки! Если ему выстрелить из револьв. в ногу — только через неделю повер. к ней голову! И он мечтает, чтобы все такие! О, люди, мерзостно-ревнивые к вылезанию из ряда! Стоит человеку придумать "вечную* лампочку (помнишь, в "ЛГ"?) —20 лет не может се внедрить, потому что целые НИИ не сумели, а теперь они, конечно, находят в ней массу неполадок. Администратор должен быть или умный чел., никакой не ученый, или — великий ученый, пусть даже дурной чел.! Наша беда — слабые уч., но понравившиеся наверху! "Кефир! Интересы народ, хоз-ва!" А это обман глубинных инт. гос-ва! Как издевались над кибернетикой — так издеваются Утешевы над происх. жизни, хотя — что может быть важнее??? Мне нужно было в семь слоев просечь тему… Он помог защитить лишь то. что слабее и проще, тэ сэзэть, ближе к профилю НИИ! Сволочь! Вообще, зависть в человеке похуже ядов ЦРУ! Бездарность страшнее вселенских катаклизмов! Чел. по сути своей дерьмо! Ты же знаешь, в нем 80 % воды, из этого 79 % дерьмо, которое даже пес лакать не будет! А мы поднимаем под музыку, носим наших баб по сцене (называется балет!) — дерьмо! И вся наша дружба — дерьмо! Оставьте меня в покое! Я растворился… исчез… если ты будешь… еще больше ненавижу… (Слог временами становился совершенно невнятным. — В. Н.) Кто-то сказал: если даже алмаз бросить в часы — часы встанут. Наука, не лезь в живой организм! Нам с тобой никогда не созд. мелодию из 6 симф. Чайковского — протяж., как вдох на цветоч. лугах России, которых больше не будет, а будут поля, засеян, скучными травами! Не написать ни тебе, ни мне: