Сын мой, как я уже говорил, учился на физмате. Как-то я встретил его возле магазина — он отрешенно волок в авоське три литровые бутылки молока и бутылок пять минеральной. Увидев меня, кивнул, как чужой, но, подумав, остановился.
— Ты чего хмурый, как Пиночет? — Подошел я к нему. У мальчика уже чернели усики, как у поэта Лермонтова.
— Папа. — напрягся сын. — А нынче дуэли разрешены?
— В театре!
— Я его вытащу в театр, на какой-нибудь спектакль… и заколю! — с угрозой сказал Мишка и двинулся дальше.
— Эй! Ты че?! — остановил я его, — Не валяй дурака! Все! Поезд ушел. Она замужем. А у тебя еще будет сто красивых девушек!
— Неправда! Ты говоришь неправду! Такой не будет! — Мишка смотрел на меня исподлобья, как я когда-то смотрел на Таню, желая, чтобы лицо мое оставалось в тени, как у сыщика.
— Будет! — возразил я с поспешной улыбкой, хотя жалел в эту минуту сына до слез.
— Нет!
— Поверь мне! Я тебе папа или нет?
— А сам помогал Вовке жениться! Ты не мог помочь мне?! Все говорят! — крикнул мой сын и пошел прочь, звякая белыми и зелеными бутылками. Минеральная. наверно, для Валеры. Таня никогда ее не любила.
"Господи, как сложна жизнь! А ведь мальчик прав. Я плохой отец. Я не подумал о своем сыне, а устраивал дела Вовы… Но Светлана-то кого любит? Что делать, мой мальчик… не все нам подвластно в этом мире".
Шеф несколько раз спросил у меня, когда будет готова диссертация. Я небрежно ответил, что решаю новую задачу… по… магическому кристаллу (вспомнил слова Пушкина: "…даль свободного романа и сквозь магический кристалл еще неясно различал").
— Неплохое название, — одобрил шеф, — Магический кристалл. Сокращенно МК. Ну, давай. Доложишь..
Люся, наконец, разрешила — и Вова переехал из общежития к Светлане домой. Над парнем перестали смеяться. И в глазах его появилось осмысленное выражение.
Теперь можно было заняться и его делами. Я предложил Вове попробовать сдать экзамены экстерном за последние два курса, чтобы он мог взяться за дипломную работу. Прекрасно зная вкусы и слабости преподавателей (среди них назову хотя бы Серегу Попова), я подробно объяснил Володе новейшие открытия в физике, о которых не было еще ни слова ни в одном учебнике, но которые, несомненно, должны были получить отражение в вопросах на экзамене. А рассказывая о кристаллах, и вдруг почувствовал доселе незнакомое мне наслаждение — наслаждение объяснить то, что я люблю, знаю досконально.
Наверное, мне следовало пойти в школу учителем, с опозданием подумал я. Нет у меня тщеславия, деревенский парень. Одно то. что попал сотрудником в академический институт, уже одно это казалось мне достаточным, чтобы быть счастливым. Я растил кристаллы. рылся в их тайнах, радовался их прозрачности и красоте — что нужно еще? Повышенная зарплата за эту радость? Слава?., публикации?., звания?.. Вот чего не понимала Таня. И понимал шеф.
И он попросил свою секретаршу Аллу — редчайший случай! — сесть со мной в лаборатории и помочь оформить диссертацию. Надо же перепечатать, сшить… Я отдал ей черновики, слайды, а сам занимался с Володей.
Люся перестала заглядывать к нам в лабораторию. Лишь иногда в столовой я ловил на себе взгляд ее изнуренных глаз.
Кажется, все забыли про Костю Иванова. Даже Утешев, случайно встретив в библиотеке, поманил меня пальцем за стенд с книгами, сказал скрипучим, как у Фефела, голосом
— Ну, нет его? Жаль. Думает, где-то ему будет лучше? я ему все давал, спросите у Попова. Он был закормлен приборами Эго уже. батюшка, поза. Скрывающая. что ничего не вышло. Если уж в гении метишь. терпи! Вон Микеланджело — лежа расписывал… ко лбу свечку привязывал! — Утешев пососал пустую трубку. — Эгоизм должен быть, но — повернутый к работе. Он же читает в газетах, какие перемены?.. Если уж раньше ему тут было хорошо, сей- час-то вообще будет лафа! Йет. ждет, что ему прямо академика предложат!
— Черт с ним, — сказал я устало.
Нет, не хочу я его больше искать. Вот к чему приводит утеря нравственных основ. Есть в Байкале рыба голомянка, она без костей, прозрачная, но даже она знает, где верх, где низ, где тьма… А человек то ли из гордыни, то ли из дури все теряет… И все же глодала меня эта загадка. Я думал о Косте и наяву, и во сне.