Руфус отлично представлял себе, как работает система. Какой-нибудь штабской клерк с волосатыми ушами взглянет на бланк, увидит слова «лампочка» и «сектор 566», шлепнет по бланку штампом и напишет другую бумажку, с требованием выдать 1 (одну) лампочку в сектор 566 (пятьсот шестьдесят шесть) для господина Руфуса Брыкса, под его личную ответственность (инструктаж по технике безопасности вкручивания ламп накаливания проведен, запись в журнале № 5042-28486/3), и передаст эту бумажку в отдел снабжения, а те напишут запрос на склад, а склад пороется в кубышке и отыщет лампочку, и отправит разносчика с накладной в сектор господина Руфуса Брыкса, а в штаб — докладную записку о том, что лампочка выдана. Потом все эти бумажки, исчирканные подписями и заляпанные синими и черными штампами соберутся, наконец, вместе, чтобы осесть в каком-нибудь древнем архивном шкафу и быть сдавленными тысячами и даже, пожалуй, миллионами других, столь же бесполезных бланков.
Руфус ставил внизу листа свою подпись, скромную закорючку, похожую на запятую с ушами, когда Ким сказала:
— Папа, там кто-то гуляет.
Вот дьявол, неужели бегун? И опять в его смену. Он подскочил к окну. И с облегчением выдохнул.
Это был всего лишь Цахес, старый, лысый, больной и вечно кашляющий Цахес. Нечастый гость в его секторе. Цахес шел, неторопливо переставляя свои старые ноги и размахивая какими-то бумагами, шел явно к двери в смотровую. Да, собственно, куда еще он мог здесь идти?
— Посиди тут, мышка, я выйду, поговорю с дядей.
Руфус спустился вниз — как раз вовремя, Цахес уже вовсю дергал за шнурок, и было слышно, как наверху заливается колокольчик. Он перестал звонить только тогда, когда дверь открылась перед ним и Руфус сказал:
— Привет. Может, хватит уже названивать? Я уже тут.
— А-а, — прохрипел Цахес, отпуская шнурок. — А-а, кх, кх, молодой Брыкс. Здорово, здорово. Я не буду подниматься, если ты не против.
Руфус и не собирался приглашать Цахеса в смотровую. По инструкции этого не полагалось, да и вообще, нечего старому черту делать в его смотровой.
— Я собственно, кх, вот чего пришел, — сказал Цахес, почесав жиденькую бороденку. — Увольняют меня. Слышал?
— Нет, не слышал. Серьезно? А на твое место кого берут?
— Да какая мне разница! — возмутился Цахес. — Плевать я хотел, кого они там хотят посадить на мое место. Оно мое. Я на нем знаешь сколько?.. С тыща четыреста, кх, кх, восемьдесят седьмого, кх, вот. Это стало быть уже сколько?
— Да уж, много, — уважительно покачал головой Руфус. Признаться, ему было невдомек, что Цахес настолько стар. Ну, триста, ну, может триста пятьдесят… А что кашляет — так поработай-ка в смолокурнях с его, еще и не так закашляешь.
— А эти… Кха-кха-козлы!.. — Цахес указал глазами куда-то вверх. — В общем, я тут петицию составил. Чтоб не увольняли. Подпиши? Весь мой отдел подписал, и большинство из моих секторных подписали.
— Э-э, — сказал Руфус. — Можно мне?..
Он принял бумаги из рук Цахеса и начал читать. Петиция была составлена отменно. Пятьсот с лишком лет, проведенных Цахесом, в значительной степени, за составлениями рапортов и докладных записок, отточили его деловой стиль, если можно так выразиться, до остроты бритвы. Бумага, написанная каллиграфическим почерком, с изящными завитушками и даже какими-то ажурными виньетками в начале и конце текста, содержала множество оборотов типа «незапятнанный послужной список», «высокая моральная устойчивость», «низкий процент побегов» и даже «троекратный победитель межрегиональных соревнований по членовредительству». Руфус почувствовал, как растет его уважение к старому хрычу.
Хм, а вот это интересно. Оказывается, Цахес начинал обычным разносчиком, совсем как Руфус. А прежде, чем стать десятником, сменил добрую дюжину должностей помельче.
— Так ты и черпальщиком поработал, а, Цахес?
— А то, — буркнул Цахес. — Везде я поработал. Кх, кх, кх. Подпишешь?
Руфусу стало жаль его. Отдать пять сотен лет на службу обществу (и ведь не какой-нибудь штабной крысой, а добропорядочным трудягой) — и что получить взамен? Отставку, и в лучшем случае, ничтожную пенсию.
— Перо есть? — спросил он. Цахес протянул ему перо, с кончика которого уже свисала капля чернил. Старик успел обмакнуть его в чернильницу, прицепленную к его поясу.