Федотыч, как всегда, оказался прав: чем быстрее рос медвежонок, тем больше прибавлялось мороки с ним. Ему шел уже пятый месяц, по росту он почти догнал Найду, а непоседливостью перегнал даже козу. Ту хоть можно было вывести на луговину и привязать, а с медвежонком приходилось нянчиться, как с малым дитем. Да он и был им, и Денисов терпеливо переносил все его капризы и выходки. Остальных щенят на кордоне уже давно не было, и медвежонок чувствовал себя в доме полным хозяином — бил крынки, жевал все, что попадалось на зуб, раскидывал по полу обувь, раз за разом разрушал поленницу. Его озорные глазки-бусинки постоянно что-то выискивали, а плюшевые ушки к чему-то прислушивались. И едва в поле зрения появлялось что-то, что вызывало любопытство, медвежонок был тут как тут. Уследить за ним не было никакой возможности, и только Найда могла утихомирить расходившегося буяна. Стоило ей заворчать, как медвежонок тут же прекращал безобразия, прижимал ушки и старался подлизаться к Найде. Но его хватало ненадолго. Проходило несколько минут, и в доме снова начинался дым коромыслом.
К Денисову медвежонок относился без всякой боязни, не противился, когда его брали на руки, и уж тем более не противился, когда ему чесали за ушками, но Денисов так и не мог понять, кем он является для медвежонка. С Найдой все было ясно, кроме как матерью, медвежонок никем ее не считал, бегал за ней как привязанный, прятался за нее, если чего-нибудь пугался, но что он чувствовал, когда влезал на колени к Денисову? Ласку? Но разве Найда не ласкала его? Или он тянулся к Денисову как сын иной раз тянется от матери к отцу? Но то сын, а то — медвежонок. Сын, какой он ни маленький, нутром чувствует отца, потому что сам человек, а этот-то ведь зверь. И все равно тянется.
Размышляя над этим, Денисов в конце концов пришел к выводу, что дело, наверное, в том, что теперь не Найда, а он кормит медвежонка. Ничего не зная о медведях, он, разумеется, не знал и того, как долго кормит медведица медвежат в природе, зато знал, сколько это длится у собак. И еще задолго до того, как Найда кончила кормить приемыша, стал приучать его к разной пище — давал толченую картошку, которую разводил молоком, потчевал щами и кашей. Сначала все шло с боем, медвежонок не желал отвыкать от Найдиного молока, но, когда оно стало у нее пропадать, голод заставил полюбить и щи. И скоро медвежонок мог съесть их уже целую миску, а к Найде тянулся лишь по привычке. Он и теперь сосал ее, но это было все равно что пустая соска для младенца, которую ему суют в рот, чтобы он не плакал и поскорее уснул.
Как бы там ни было, доверчивость к нему медвежонка Денисова трогала, и он никогда не отказывал, если тот просился на руки. Бывало, что медвежонок засыпал у Денисова на коленях, и тогда приходилось сидеть и ждать, пока он проснется, а если времени не было — переносить спящего на кровать. Обычно в таких случаях медвежонок не просыпался, а если иногда и открывал сонные глазенки, то смотрел бессмысленно и тут же снова засыпал. Ничто не тревожило его ни в доме, ни вокруг, ничто не смущало чистую детскую душу. Фыркал на луговине мерин, блеяла коза, которой надоедало ходить по кругу на веревке, пищали и бегали под полом мыши, но эти звуки были привычными, успокаивающими, продлевающими сон.
Но особенно Денисова умиляла привычка медвежонка сосать его палец. Денисов и не думал приучать его к этому, все получилось случайно. Просто один раз он обмакнул палец в мед и дал попробовать медвежонку. От сладкого запаха его черный нос задвигался как живой, и он шершавым язычком в мгновенье слизал мед. И потом долго облизывал палец, который стал как вымытый. Балуя медвежонка, Денисов нет-нет да и повторял прием, и скоро медвежонок, влезая к Денисову на колени, по привычке тянулся к пальцу и начинал с причмокиванием сосать его, хотя медом от него и не пахло.
Все началось с забавы, а кончилось тем, что Денисов забеспокоился: как теперь быть с ульями, которые он обычно выставлял на дальнем конце луговины, где паслись мерин и коза? Ни тот, ни другая к меду привычки не имели и к ульям не подходили, поскольку там роями вились пчелы, но ведь медвежонок-то мед обязательно разнюхает. Он и сейчас-то порывается за забор, а подрастет — обязательно вырвется, за ним не усмотришь.
Надо было как-то обезопасить ульи, и Денисов, когда пришло время выставлять их, сделал вокруг пасеки прочный тын из жердей. Не забыл и о калитке и, попробовав сооружение на прочность, остался доволен — вряд ли у медвежонка хватит сил, чтобы повалить ограду. Правда, он мог перелезть через нее, но и это Денисов предусмотрел в своих антимедвежьих планах — пустил поверху тына колючую проволоку, моток которой хранился у него на всякий случай. И уж тогда выставил ульи.