Такие уроки продолжались по часу и больше и требовали терпения, зато скоро Яшка и Костя вполне овладели лотком. И тут же, можно сказать, огорошили деда Николая: повозившись после работы у кучи уже промытого песка, намыли почти пять граммов золота.
— Ты скажи! — изумленно разводил руками дед Николай. — Ну и голуби! И как вам в голову такое пришло?
Пришло Косте. Его смекалистый, воровской ум ни минуты не оставался без движения, и, наблюдая за съемом золота, он однажды подумал: не может быть, чтобы все оставалось в лотке, хоть малая часть, да уходит в отвал.
До простых вещей люди сплошь и рядом додумываются годами. Годами делают привычное дело, не подозревая, что его можно повернуть по-другому. Но рано или поздно находится инакомыслящий, который и открывает всем глаза, и все только диву даются: как просто! Поэтому и дед Николай разводил в удивлении руками и поощрял Яшку и Костю к новому занятию, но, когда те заявили, что все намытое — им, поскольку моют из отвала, старый артельщик усмехнулся:
— Ну, голуби! Низко летаете, а метите вон куда! Да я каждую пылинку сдаю, а они — им! Не-ет, голуби. Хотите — мойте, но чтоб все в общий котел.
После такой отповеди весь энтузиазм у Яшки с Костей пропал. Работать в свободное время для общего котла они не желали, и затея с дополнительным приработком так и засохла на корню.
Вечерами собирались около костра. Пили дочерна заваренный чай и слушали рассказы деда Николая о днях его старательской молодости. Для артельщиков они были не в новинку, и они слушали скорее по привычке, чем из интереса. Яшка же и Костя смотрели рассказчику в рот. Чего только не было в этих рассказах! И разные случаи в тайге, и драки на приисках, и роковые красавицы, и залихватские гуляния в сибирских городах, где за ночь спускалось все золото, заработанное за сезон, и бескорыстная дружба, и злодейские предательства. Но больше всего — золота. Вокруг кипели невиданные страсти и разворачивались еще более невиданные события. Назывались имена старателей, которых немыслимый фарт в один день делал известными от Алдана до самого Иркутска, которые в пьяном кураже кормили сторублевыми кредитками свиней и перед которыми расстилали в грязи ковровые дорожки, чтобы гуляка, не дай бог, не запачкал ноги.
— Э-эх, голуби! Было времечко, да прокатилось! — печалился дед Николай. — Вывелось, в Иркутске: только в ресторан, а хозяин уж ждет, так и кинется к тебе, под локотки сразу, пылинки сдувает. А на тебе рубаха атласная, вся, как огонь, переливается, кушак с кистями, штаны плисовые, а сапоги — хоть глядись в них. Публика так и смотрит, а ты гоголем к столу, да и тут же — шимпанского! Да чтоб лучшего, чтоб пробка в потолок била, другого не пьем! И чтоб музыка на всю ночь, потому как сильно соскучал в тайге без музыки. А это наперед получите — и суешь хозяину, не глядя, пачку сотенных. Тот аж вприсядку: не извольте беспокоиться, Миколай Кузьмич!
Дальнейшее, о чем продолжал рассказывать дед Николай, представлялось Яшке и Косте верхом всего, чего может достигнуть человек и чего так хотелось достичь им самим. Мысль о роскошной жизни наподобие той, какую каждый вечер живописал дед Николай, неотступно владела ими, и они с нетерпением дожидались окончания работ, чтобы, вернувшись на прииск, зажить этой самой роскошной жизнью. Ее должны были обеспечить причитающиеся им в скором времени деньги, но тут-то и возникало одно беспокойное обстоятельство: снова, как это уже было в лесхозе, приходилось гадать: а сколько они получат? Здесь вычеты не в пример лесхозовским — мало того, что налог, так еще и за питание платить придется и деду Николаю за ружье. Сюда сотню, туда другую — глядишь, ничего и не останется.
Но это был явный перегиб. Вычесть все не могли, тем более что у них была прямо-таки громадная экономия в продуктах. Ружье сослужило свою службу. Раз в неделю Яшку освобождали от работы, и он уходил охотиться. Дичи вокруг было много, и артельщики каждый день ели свежее мясо, а консервы — самое дорогое из продуктов — так и стояли нетронутыми. Значит, и платить за них не придется. Вот тебе и лишняя тысчонка в кармане. А на нее целый месяц есть-пить можно.
Работа на общий котел — суть всякой артели, а старательской — в особенности. В ней все принадлежит всем и делится в соответствии с паем. Никто не имеет права взять лишнее, присвоить, а уж тем более украсть. Воровство в артели всегда считалось самым тяжким грехом, и с виновными расправлялись без жалости, даже убивали.