Клин вышибают клином — угроза тюрьмы так повлияла на Костю, что он довольно быстро забыл о пагубной привычке; Яшка же переживал последствия наркотического воздействия долго и мучительно.
Внешняя живость еще не отражает глубину чувствований. Костя при всей своей эмоциональности был человеком в общем-то поверхностным, легким. Он больше увлекался, чем привязывался, и при надобности мог свободно переменить предмет увлеченности или вовсе отказаться от него.
У Яшки все было наоборот. Необщительный и даже угрюмый, он тем не менее на все реагировал сильнее Кости и глубже проникал в любую страсть. А проникнув, был верен ей до конца и всякую внезапную перемену переносил болезненно и бурно. Это ко всему прочему было связано и с физиологической нестойкостью Яшкиной натуры, на которую все сильно возбуждающие средства действовали особенно разрушительно. Водка, выпитая наравне с Костей, приносила ему не только удовлетворение, но и сильные страдания, которые можно было заглушить лишь очередной сильной дозой; опиум же подействовал на него еще более губительно. Яшкина нервная система сдала окончательно, он все чаще срывался и в такие минуты становился опасен. Любое неосторожное слово вызывало в нем ярость, он хватался за ружье, и Косте стоило большого труда успокоить его. В бараке Яшку так и прозвали — припадочный.
Третий год шла страшная война. На ее полях поседевшие от смертных усилий ровесники Яшки и Кости ложились под танки, шли на таран и закрывали собой пулеметы; они же, равнодушные ко всему, что не касалось их, седели от водки и думали лишь об одном — как бы урвать. Побольше, побыстрее, чтобы снова пропить, проиграть, заплатить «кырам» за продажные утехи и ласки…
В самом конце войны, в апреле, умер дед Николай. Делами в артели стал заправлять старший сын, и Яшка понял, что теперь ему с Костей в ней не удержаться. Они и раньше-то не ладили с отпрысками умершего. Те, словно чуя, что за люди Яшка и Костя, так и норовили наступить им на хвост, но дед Николай не давал в обиду сноровистых и ухватистых работников; сейчас же руки у всех были развязаны, и отношения стали накаляться с каждым днем. Надо было искать другое место, уходить из артели.
Эта мысль пришла Яшке в голову не впервые. Он еще в прошлом году почувствовал какую-то перемену в себе. Раньше все было просто, ни над чем не нужно было ломать голову, чуть что — пропустишь стакан, и море по колено. А в последнее время даже водка не веселила, а лишь приносила тяжелую, как мокрая одежда, усталость. Почему-то все чаще стало думаться о доме и даже о том, что, случись с ним какое горе-беда, никто сильно не пожалеет об этом и не заплачет, потому что нет у него на всей земле родного человека. Старею, что ли, думал Яшка. Хотя какая старость — двадцать седьмой всего. Башка седая, верно, так ведь это не от старости.
Кто знает, как поступил бы Яшка, иди все своим чередом, но в самый последний момент, когда собрались уже в тайгу, новый хозяин артели придрался к Яшке по мелочи, и тот, не выдержав, обложил его по матушке и на этом закруглил все дела. А Косте сказал: ты как хочешь, можешь подыхать над своим золотом и дальше, а с меня хватит. Домой поеду.
Говорил, рассчитывая, что Костя не отстанет от него, и тот не отстал — куда он без Яшки? А Яшке одному куда? Вместе приехали, вместе и уедут.
Но снова тащиться три тысячи верст без денег — этого ни Яшка, ни Костя не хотели. Помнили, как ехали сюда, — хуже и не бывает. Правда, нынешнее положение было не в пример легче: прииск — не деревня, здесь деньги когда хочешь можно заработать, тем более что на дорогу не так уж и много надо.
Работы на прииске и в самом деле хватало, и они устроились по старой памяти на драгу — очищать ковши. В них вместе с грунтом набивалось полно пней, которые и надо было вытаскивать, чтобы не заело машину. Работа была не для слабых, зато и платили, и можно было за месяц решить финансовую проблему. Дальше Яшка ни за что не хотел оставаться — так ему опротивело все на прииске. Вспоминая Ярышкино и тайгу, он не мог дождаться того дня, когда они получат расчет. Даже охотников вспоминал без всякой злости. Да и живы ли прежние друзья-приятели? Десять лет, считай, прошло, война прокатилась. Может, ухлопали всех. А отец с матерью? Отца-то на фронт могли взять, с девяносто первого отец-то, а его годков сплошь да рядом брали.
Ответ на все вопросы можно было получить совсем скоро, но, как и всегда, оставшееся время тянулось особенно долго, и Яшка весь издергался, пока дождался расчета.
Ничего не изменилось в деревне за десять лет, ничего. Разве что избы потемнели да вытянулись молоденькие березки вдоль заборов. Но, подойдя к отцовскому дому, Яшка почувствовал, как заколотилось сердце: на дверях дома висел замок, а окна были заколочены. Ничего не понимая, Яшка снял с плеч мешок и ружье и обошел вокруг дома. Нигде никого, одно запустение.