Все получилось почти что так, как и представлял себе Яшка, с одной лишь разницей — увести Белуна оказалось не под силу. Увидев перед собой чужих, медведь повел себя так агрессивно, что нечего было и думать о том, чтобы подойти к нему. Не помог и мед, который Яшка протягивал медведю на конце палки. Он слизывал его, но добрее не становился. Оставалось одно — накинуть на него путо, что они и сделали. С горем пополам скрутили Белуна, но это ничего не решало. Медведь весил, как хороший кабан, и они не могли унести его даже в спеленутом виде. Здесь без лошади нечего было делать, но и в этом судьба шла им навстречу — за домом, на луговине, пасся мерин, а возле сарая стояла телега, на которой можно было увезти хоть слона. В самом же сарае нашлась упряжь, и они, вооружившись уздечкой, пошли ловить мерина. Но тут везение кончилось. Мерин оказался строптивее медведя и не подпускал их к себе — бил задом, кидался с оскаленными зубами, а когда чувствовал, что эти угрозы не помогают, убегал.
Измучившись ловить его, они посидели возле изнемогшего в борьбе с путом Белуна, покурили. Пользуясь моментом, Костя предложил застрелить медведя, говорил, что зря теряют время, не дай бог, нагрянет Денисов, и тогда придется брать ноги в руки и драпать не солоно хлебавши. А застрелим, так хоть с мясом будем. Пудов пять унесем, и то хорошо.
Но Яшка ни на какие уговоры не поддался. Велел Косте: ты карауль здесь, а я смотаюсь к цыганам за лошадью. Если объявится егерь — бросай все и смывайся в лес.
Идти за лошадью, когда до ближайшей деревни километров пятнадцать, не меньше, было не с руки — пока ходишь, глядишь, и хозяин вернется, — но другого выхода не было. В конце концов могло и повезти, Денисов мог запоздниться, так что это была та ситуация, когда говорят: риск — дело благородное. Правда, нам известно, что никакого риска тут не было, а было лишь счастливое для воров стечение обстоятельств, поскольку Денисов ушел в Ярышкино с ночевкой, но Яшка об этом не знал и, стало быть, рисковал.
Через два с лишним часа он прискакал к кордону на взмыленной лошади, не надеясь уже застать там Костю, но, к его удивлению, тот был на месте. Оказалось, что Денисов так и не появился, но это не успокоило Яшку, а, наоборот, заставило спешить. Не появился — так появится, дело идет к вечеру. С горем пополам запрягли лошадь — упряжь мерина была для нее велика, взвалили Белуна на телегу и погнали ее через луговину в лес. Ехать по большаку остерегались — на нем, неровен час, и сойдешься с егерем нос к носу, а в лесу, какой бы он ни был, всегда отыщутся нужные стежки-дорожки…
И вот пошел седьмой месяц, как Белун жил на заимке у Яшки. Попадись он сейчас на глаза Денисову, тот вряд ли узнал бы в нем того сильного и жизнерадостного зверя, которого когда-то кормил из своих рук. Привязанный толстой цепью за дерево, он был похож не на медведя, а на какое-то странное, не известное науке существо с взъерошенной шерстью, сквозь которую выпирали ребра, с горбатой, уродливой спиной и с глубоко запавшими, потерявшими живой блеск глазами, в которых перемешались первобытная злоба, страх и тоска.
Яшка оказался прав. Окрестные деревни быстро узнали о Белуне, и на заимку толпами повалили охотники с собаками. За полгода Белун перевидал их видимо-невидимо, и все они испробовали на нем свою злость и свирепость и свои клыки. Науськиваемые хозяевами, они бросались на привязанного медведя и, побуждаемые вековечным инстинктом, старались вцепиться Белуну непременно в зад, а он, при криках людей и собачьем рычании, метался на короткой цепи и изо всех сил отбивался от собак, ненавидя и боясь их.
Через месяц на нем не было живого места, но на это никто не обращал внимания. Собак все вели и вели, и они, лаем поддерживая в себе отвагу, кидались на него вновь и вновь. Ими тоже владел страх, но, выросшие в неволе, они подчинялись людским командам и окрикам, терпя боль от медвежьих когтей и не обращая внимания на кровь. Белун чувствовал этот скрываемый страх, и это давало ему силы для сопротивления, но иногда среди собак встречались такие, которым страх, казалось, был неведом. Их не останавливали ни боль, ни раны, они нападали молча и держались до конца, и он боялся таких больше всего. Безрассудная ярость, с какой они кидались в схватку, устрашала даже его, дикого зверя, ибо эта ярость шла не от природы, а была привита им искусственно веками жизни среди людей.
Как и всякий зверь, он жаждал покоя, а покоя не было. С утра и до ночи он находился на виду и с утра и до ночи подвергался боли и оскорблениям. Боль доставляли собаки, а когда не было травли, над ним глумился вечно пьяный Яшка. Словно испытывая наслаждение от своей жестокости, он не упускал случая пнуть медведя, запустить в него пустой бутылкой или обругать омерзительными матерными словами. Яшке казалось, что медведь не понимает этих слов, но он понимал все, и у него день ото дня копилась ненависть к этому дурно пахнущему, злому человеку. Выплескивая ее, он рвался с цепи и старался дотянуться до Яшки когтистой лапой, но тот, даже пьяный, был всегда начеку и лишь смеялся над попытками Белуна, дыша на него табаком и водочным перегаром. Замахивался: