Он лежит на средней койке по левой стороне палаты. Он, это, Витька, последний из прибывших.
Когда его привезли на каталке в палату, мы решили сначала, что очередной гипертоник, глядя на его багровеющее лицо.
Сашка, один из ветеранов по лежке, даже возмущенно замахал на санитаров рукой,
– Вы чего, помощнички коновалов? Отделения перепутали? У нас же не сердечное, а нервно – травматическое?
–Лежи умник, – ответил ему шкафообразный санитар Сеня, – а то сейчас его выгрузим, а тебя на клизму доставим, мозги прополоскать.
Сашка, ответом, остался крайне доволен, и вступать в дебаты не стал. Дождавшись, когда за санитарами закрылась дверь, мы приступили к новенькому с традиционными расспросами.
–Что случилось? Каким таким ветром в больницу задуло? Встречным или может попутным?
А новенький молчит в ответ. Только рукой то на рот, то на зад показывает. Сегодня днем он только-только вразумительное что-то мычать начал. Не стали мы его днем мучить, расспросы на ночь оставили…
–Витька, давай, раз говорить начал, рассказывай, как ты до такой жизни докатился, два дня ни бэ, ни мэ, ни кукареку, – спросил его «зимний» постоялец больницы Егорович. Он из «переселенцев», нет не из тех, кто от войны там, или от стихийных бедствий бегут. Нет. Он на зиму их дачной своей халупы в больницу переезжает, как он говорит, для поправки здоровья и экономии пенсии и дров. Жена его, через две двери от нас, в женской палате, тоже, зимние тяготы преодолевает, не только дрова, но и продукты экономя…
–Витька, ау? Ёшки – матрешки, уснул, что ли? – не унимается Егорыч, – народ желает знать, что с тобой приключилось. А мнением народа, в наше время, ешки – матрешки, пренебрегать никак нельзя. В противном случае, больничную койку на нары можно поменять. Из Кремля Московского, каждый день напоминают, что нельзя не реагировать на мнение народа, понял?
А мы для тебя, как раз и есть, эта самая общественность. По закону ведь как? Два человека, это приятели, а три уже организованная общественность. Так что ты эту самую общественность, до крайних мер не доводи, давай излагай.
– Да слышал, я про этот закон, слышал. Два человека разговаривают, а три уже митингуют, – сипло отозвался Витька, – я разговаривать еще, как полагается, не могу, горло, чтоб его.
–Ты нам тут муку-то через сито не сей, ешки – матрешки. Говорить он как надо не может? Слышал я в столовой, как ты добавку просил,– не согласился с ним Егорыч.
–Ну, просил, – соглашается Витька, – посмотрел бы я на тебя, если бы ты два дня как я, одну воду ел. Лежишь тут, симулянт, а больные люди в больницу попасть не могут.
–Ты это про кого? Про меня? Заслуженного больничного сидельца? – возмущается Егорыч, выхватывая из- под подушки, свою любимую «Кама Сутру», книжку, затрепанную от долгого чтения, и посылая крепкой рукой в сторону Витьки.
– У меня хворей, на всю палату хватит, – удовлетворенно добавляет он, увидев, что попал куда хотел, – ну ка, извинись быстро!
Витька, ловит книгу. Прочитав, что это «Кама Сутра», засовывает ее под подушку, отзываясь,
– Прости меня, аксакал, язык болезнью перекрученный, не знает что говорит. Чур, ему, – и три раза смачно плюет на середину палаты.
–Книжку верни, – просит Егорыч, – я завтра в бабской палате читаю, обещали наливочки плеснуть.
2
–Вместо тебя пойду, – ухмыляется в ответ Витька, – я не меньше тебя наливочку люблю.
–Да хватит вам ерундой страдать, – в унисон просим мы Витьку, – давай, не томи, рассказывай.
–Чего там рассказывать, – наконец-то начинает он рассказ о причинах прибытия в палату, который мы уже замучились ждать, – все как у всех, по накатанной дорожке. Старый год проводили. Новый встретили. Гости уже расходиться стали. И вдруг шурин мой Васька, уже одетый на выход, хлопает себя по лбу и спрашивает, – А число – то сегодня какое, не шестое?
А откуда мы знаем, какое число. Кто же сидя за столом дни считает? Помним что через неделю на работу, уже хорошо. Но навскидку все же прикинули.
– Вроде шестое, – хором, Ваське, шурину моему, отвечаем.
Жена, зная брата своего, Ваську, подвох, в его словах чувствуя, успокаивать гостей начала,
– Ну, какая разница, какое число? Раз собрались идти домой, так идите, оделись же.
Брат ее, шурин мой, Васька, посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Глаза вытащил и отвечает ехидно ей, за всех гостей.
– Рождество ведь наступает, а ты даже не знаешь, Марья Ивановна.
– Жену мою, значит, Мария Ивановна, зовут, – поясняет нам, Витька, – баба она ничего. Перекосы конечно, взбрыкивания, как и у всех бывают. Но отходит быстро, так что терпимо.
– Это мы поняли, – подгоняю я его, – дальше давай.