Тропинка уходит немного вверх. Я очень устала. Становится тяжело дышать. А ведь мне только тридцать три. Вот еще одно обстоятельство, которое повергает меня в тоску по множеству причин. Я останавливаюсь. Мне надо перевести дух.
Озеро слепит глаза. Я даже не вижу другого берега. Слышу, как плещет вода. Настал час, когда начинают каркать вороны. Не хватает только кваканья лягушек. Для кузнечиков еще рановато.
Ну так что, сделаю я это или нет? Сама пока не знаю. В глубине души я довольна тем, что у меня есть такая возможность. Как гора с плеч! Рекс может бежать хоть в Антарктиду, потому что я вольна выйти из игры в любую минуту. Я могу резко затормозить и прервать движение. Во всяком случае, в том, что касается лично меня.
Я уверена, что вода в озере ледяная. Это единственное, что меня удерживает. Я была гораздо смелей в детстве. Мы с отцом купались в речках, в горных потоках до того, как все испортилось.
Наконец я все же решаюсь. Беру разгон и несусь прямиком к воде. Проскакиваю между двух кустов, наклоняю голову, сдерживаю дыхание, скользя по довольно пологому склону (я бы предпочла более крутой); потом, немного раскачавшись в кресле, отталкиваюсь и лечу в воду. Меня вытолкнуло из кресла, как при катапультировании.
Будто током ударило. Вынырнув на поверхность, я испускаю крик боли. Вода вокруг меня совсем черная. А ведь всего секунду назад она казалась золотистой. Барахтаясь, я переворачиваюсь на спину. Ноги тянет ко дну. Они торопятся поскорее покончить со всем этим.
И вот я опять плачу. Лепечу какие-то непонятные слова, лежа на спине. Удаляюсь от берега, загребая обеими еще достаточно сильными руками, ведь теперь уже никто на свете не может мне помочь, и от этого у меня разрывается сердце. Я вижу, как мои ноги поднимаются обратно на поверхность и плывут следом за мной, как водоросли. Я замечаю, что на ногах у меня одни носки.
Сколько же я продержусь? Сколько времени у меня уйдет на то, чтобы исчезнуть? Когда я больше не смогу барахтаться? Когда иссякнут силы? Они уже иссякли… Сквозь слезы я вижу равнодушное небо, бесконечно плоское, несмотря на виднеющиеся местами языки пламени, несмотря на все эти его фиолетовые глубины, пастельные тона, чуть подернутую дымкой прозрачность. Нелепая красота.
Тут я вижу Натана, он выскакивает из зарослей на небольшом холме, возвышающемся над озером. Кусты вокруг него поблескивают инеем.
Когда он меня замечает, я кричу ему:
– Уходи! Оставь меня в покое! Убирайся!
Но он бросается расшнуровывать ботинки. Я прихожу в отчаяние. Не желаю верить своим глазам.
Я ору:
– Прекрати валять дурака! С меня довольно!
Я опять начинаю рыдать. Могу истечь слезами, но это ничего не изменит. Я проклята, проклята!
Натан уже расстегивает брюки, стаскивает куртку. Я чувствую, как мое лицо застывает, искаженное жуткой гримасой. Я что-то пищу.
И в ту минуту, когда он собирается прыгнуть, я бормочу:
– Не надо… умоляю тебя, Натан, не надо…
И тогда он останавливается, словно услышал мою просьбу. Он колеблется. Я чувствую на себе его взгляд. Я опять издаю звуки: «У-у-у! Гы-ы-ы!», будто я – теленок, потерявшийся на лугу. Он колеблется. А я бормочу:
– Не надо, Натан. Не надо опять…
Натан
После вчерашних событий я проснулся поздно. Все тело у меня болело, а из головы не шли отвратительные картины. Паула уже встала, я слышал, как она возится на кухне, как свистит чайник. Я поднялся, вышел на кухню и увидел, что чайник она забыла на плите; я его тут же выключил и отправился в ванную, где мылась Паула. Правда, воды в ванне не было.
Она открыла глаза в ту минуту, когда я поставил ногу в душевой поддон.
– Спасибо за апельсиновый сок, – еле протянула она.
Я пустил холодную воду и принял душ. Все тело у меня было в синяках. Оооой! Твою мать! Я воспользовался мылом за пятьдесят евро и шампунем, какой можно найти лишь в шикарных салонах красоты, в отделах класса люкс. Мне пришлось поставить в ванной высокую этажерку исключительно для ее косметики, да к ней еще обзавестись небольшой тумбочкой на колесиках. Я это сделал без препирательств, не моргнув глазом. Я не мог судить ее строго.
Выйдя из-под душа, я завернулся в великолепное махровое темно-красное полотенце; у Паулы были ослепительно-белые. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале.