Паула направилась прямиком в спальню. Увы, проблема заключалась в том, что я мало что мог, если дело касалось Пола Бреннена. Я сел на край постели, размышляя над обилием жутких неприятностей, которые я непременно навлеку на свою голову, если стану копать в этом направлении. Так что в моем мозгу по мере размышлений вставал другой вопрос, скрывавшийся за первым: а готов ли я сам очертя голову ринуться в такое самоубийственное предприятие? И ради чего?
– А где у тебя презервативы?
Я посмотрел на нее безжизненным и бесполым взглядом. Опустил глаза на ее платье, только что упавшее к моим ногам, и исторг из груди глубокий вздох.
– Послушай, я не понимаю…
– Чего не понимаешь?
– Почему ты выбрала меня? Все эти типы пожирали тебя глазами. Почему я?
– Так есть они у тебя? Да или нет? Если нет, я не буду.
– Ну, значит, ничего не выйдет. Вопрос решен.
– Слушай, а чем ты моешь посуду? У тебя есть резиновые перчатки?
Какой-то краткий миг я пристально смотрел на нее. Неужто слухи о ее сексуальных способностях имели под собой основание? И по каким критериям это оценивалось?
Зазвонил телефон.
– Где ты был? Ты меня с ума сведешь! Ну где ты был?
– С Марком. А ты что подумала?
– Я звонила Марку.
– Ты звонила Марку?
– Где вы были, а? Где вы были?
– В саду! Ева подарила ему новую машину, я тебе уже говорил. Ну вот мы и крутились вокруг нее, как мальчишки. Внизу, в саду.
– Оба? И вы были одни?
– Больше никого не было. Просто любящие братья сидели в тачке с откидным верхом, смотрели в небо, покуривали. Здорово было. Мы решили почаще этим заниматься. Это действительно отлично! Двое милых парней считают ворон и дышат свежим ночным воздухом. Посмотрела бы ты на нас. Но послушай, ты знаешь, который теперь час?
– Я не могу заснуть. Я не знала, где ты.
– Я был внизу, где же еще. В саду.
– В желудке Дженнифер Бреннен обнаружили суши.
– Да, знаю, мне звонили из лаборатории.
– Значит, когда из лаборатории, ты трубку берешь! Как лаборатория, ты не в саду! Так?
– Нет, ты не права.
– Я, значит, не права. Ну конечно. Ах ты, мудила! Ладно, проехали. Я нашла ресторанчик, откуда ей прислали суши.
– Браво. Поздравляю.
– Разносчик мне сказал, что заказ был сделан на четверых. Интересно, правда? Может, следовало бы найти трех остальных? Не займешься ли, когда у тебя будет свободная минутка? А? Когда ты не будешь торчать в саду до трех часов ночи. И корчить из себя Джека Керуака…
– Да не корчу я из себя Джека Керуака! Что это еще значит? Я не корчу из себя Джека Керуака!
– Ну, ты же смотришь на звезды, напиваешься в авто с откидным верхом, строишь заоблачные планы и вообще рисуешься.
– Слушай, я сейчас брошу трубку.
– Нет, не бросай!
– Я достаточно наслушался.
– Ну, хорошо, прости. Но я из-за тебя тут с ума схожу.
– Я тут ни при чем. Ты и так сумасшедшая. Почему бы тебе не запрыгнуть в машину и не примчаться, чтобы заглянуть ко мне под кровать? Как тебе такая идея?
– А скажи мне, что это я сейчас слышу? Что это за звуки?
Я повернулся, посмотрел на Паулу, шуровавшую в ящиках на кухне, и прикрыл дверь ногой.
– Что ты слышишь? Послушай, я не хотел тебе этого говорить, но у меня на кухне голая девчонка, она ищет резиновые перчатки. И не спрашивай меня, зачем она это делает и почему она здесь. А то совсем спятишь.
– Не будь со мной так жесток. Это несправедливо.
– Кстати о Джеке Керуаке. А ведь «На дороге» – его лучшая книга. Позволь мне кое-что уточнить. Там речь идет о битниках. Так вот, как посмотришь, что происходит вокруг, как посмотришь, во что люди превращают свою жизнь… По крайней мере, мир битников – это совсем другое дело. Вот что я чувствую. И я хочу сказать тебе, что, с литературной точки зрения, если сравнивать с произведениями «гусаров» и прочим дерьмом, которое вышло потом, Керуак на голову выше. Нет, на много голов! Вот все, что я хотел тебе сказать.
В ту минуту, когда я повесил трубку, Марк припарковал свою машину на подъездной дорожке. Я склонился к окну, чтобы помахать ему рукой и вдохнуть немного свежего воздуха. Если он беспокоился обо мне, то и я о нем. Я сам толком не знал почему. Потому что я был старше и потому что кроме него у меня не было никакой семьи. Мое беспокойство не имело под собой никаких особых оснований, кроме жестокости окружающего мира, подстерегающих нас несчастных случаев и болезней. Каждый раз, когда я слышал, что он благополучно вернулся домой, я чувствовал примерно то же, что чувствует старушка-мать, – сладкое покалывание в области сердца, тихую мимолетную радость, которую не хочется ни с кем делить.