Я знала, что у Рамона есть два дружка, примерно того же сорта. Фрэнк играет с ними в покер, а я частенько сталкиваюсь с ними на территории кампуса; сказать по правде, не знаю, на каком они факультете; один раз они даже угостили меня выпивкой в кафетерии, но не могу сказать, что мы с ними близко знакомы. Доказательство? Ну вот, я же не могла себе представить, что они такое устроят. Какую-то долю секунды я пребывала в ступоре от изумления.
Что они себе думают? Что они вообразили, черт? Я высвободилась и вскочила на ноги. «Очень сожалею, – сказала я им, – но со мной такие штучки не проходят!» И мгновенно натянула брюки. Рамон держал в руке напряженный член и смотрел на меня, полный возбуждения и ярости. Двое других (тот, что меня трахнул, пытался засунуть свое орудие в слишком тесные плавки) переглядывались, вероятно размышляя, что же будет дальше. Что-то было в этих двух кретинах угрожающее. Кино насмотрелись.
Мой дружок в плавках был ко мне ближе, чем другой. Прежде чем вновь заговорить и призвать их к благоразумию, я ударила его прямо в лицо. Открытой ладонью, но со всего размаха, так что он взбрыкнул ногами и повалился навзничь.
Увидев это, второй бросился на меня. Я повернулась на одной ноге, чтобы уклониться от летевшего на меня тяжелого тела, – а я ведь вообще очень ловкая и быстрая в движениях, это при моем-то весе, – и его руки ухватили пустоту, зато я со всего размаху саданула его по спине локтем. Кажется, больно. Я надеялась, что это послужит ему уроком.
Что до Рамона, то он, похоже, не знал, плакать ему или смеяться. Все произошло настолько быстро, что он так и сидел, как приклеенный, в кресле.
– Нет, слушай, у тебя с головой все в порядке или как? – спросила я его. – Вы что, все больные?
Он рывком, с досадой натянул брюки и, опустив голову, застегнул пояс. Двое других с трудом собирали себя по частям. Глупые мальчишки, да и только. Я подняла поваленный стул и посоветовала им впредь угомониться, если они не хотят, чтобы я рассердилась всерьез.
Фрэнку я об этом инциденте не рассказала. Сразу пошла в душ, а потом мы с ним позавтракали, и он отправился на факультет. Я не хотела поднимать шум.
Он вечно из-за чего-то нервничал, чего-то боялся. Мы были знакомы с одним преподавателем, профессором биологии, которого здорово избили, когда он вылезал из машины; бедняга год приходил в себя после этого и все равно вздрагивал при малейшем шуме, беспрестанно оглядывался, а его жена рассказывала, что по ночам он часто просыпается в холодном поту.
Вообще-то, как правило, преподаватели, которые спят со своими учениками, девчонками или парнями, в конце концов попадают в передряги, а те из них, что таскаются по темным улицам, членососы, чтобы не сказан, больше, люди определенного возраста, которых по-прежнему тянет на молодую плоть, рано или поздно получают по полной. Фрэнк принимал успокоительное, был молчалив, часто смотрелся в зеркало, жевал очень осторожно, запирал дверь на ключ и по окончании занятий тотчас же возвращался домой. Вот что он заработал: страх.
Я сказала ему тогда: «Фрэнк, послушай меня внимательно. Ты ведь знаешь, кто с тобой это сотворил. Не вешай мне лапшу на уши, ладно? Я ими займусь. Это моя работа. Я ими займусь, но я должна знать, кто это был. Ты должен мне сказать».
Но я из него так ничего и не вытянула. С другой стороны, я вовсе не собиралась умолять его сказать мне правду. Я не понимала, почему он молчал, но не хватало мне только каждое утро бросаться перед ним на колени. Тем хуже для него! Может, у него развяжется язык, когда еще раз отлупят… Лично я умываю руки.
Как он был привлекателен с этой своей седой прядью, несколько картинно ниспадавшей ней на лоб… Сознавал ли он, до чего хорош? Почему он на мне женился, мерзавец такой? Почему он на мне женился, гад ползучий, профессор хренов, с бегающими глазками, сидит себе попивает кофеек из чашки от «моего» сервиза, чертова, жутко уродливого сервиза, который он притащил через несколько дней после свадьбы? Так почему он на мне женился? А я, почему я вышла за него замуж? Совершили ли мы оба выгодную сделку? Искали ли в этом браке защиты, убежища? Я часто смотрела на него, когда мы сидели друг против друга в залитой солнечным светом кухне, на тарелках тосты, на столе банки с вареньем, и не раз себе говорила: «Черт, какую же дерьмовую, унылую, идиотскую жизнь мы себе устроили!» Ты слышишь, мой бедный Фрэнк? Я даже не знаю, чего ты хочешь, понятия не имею… И мне на это наплевать с высокой колокольни!
Мне тридцать два года, и я не знаю, как жить дальше. Иногда мне бывает худо. Иногда я жалею о том, что не содержу забегаловку где-нибудь в глухой дыре. Зря вылезла на простор. Но до встречи с Натаном мне было куда хуже, так что хватит ныть. Да, тогда мне было совсем худо, не то что сейчас. Сейчас мне бывает плохо не всегда, мне бывает плохо иногда, и я считаю, что это прогресс.