– Она могла бы мне помочь, если бы не совала свой нос куда не надо. Она могла бы, но увы. И это не слишком здорово для меня… Ну, что ты на это скажешь?
– Не знаю. Но поставь себя на ее место. Ведь ты далеко не идеальный муж.
– А что такое «идеальный муж»? Что это, в сущности, такое, а?
– Я подумал, что, может быть, есть такие вещи, о которых ты, Фрэнк, не хочешь с ней говорить. Сам посуди. Но ты мог бы поговорить об этом со мной.
Он хихикнул.
Я улыбнулся ему, встал из-за стола и пошел посмотреть, что поделывает Мэри-Джо, пока он лил тонкой струйкой растительное масло на салат, обретая в этом занятии утраченный душевный покой.
Мэри-Джо спала; видимо, уснула, как только упала на кровать. Какое-то время я задумчиво смотрел на нее, потом снял с ее ног башмаки. Выключил маленький вентилятор, который дул ей прямо в лицо, так недолго и простудиться. Когда я вырубил свет, она начала тихонько, почти весело похрапывать. Тут я вдруг подумал, что ни разу не провел с ней целую ночь. Да, мы никогда не спали вместе в одной постели. И почему-то только теперь это пришло мне в голову, и я удивился, что раньше никогда об этом не думал.
Вернувшись к столу, я сообщил Фрэнку, что Мэри-Джо спит, и он доел телятину. Потом мы покурили травку – Мэри-Джо покупала ее на углу у психа-китайца, но она была гораздо хуже той, что продавала Жозе. В доме напротив, на том же этаже, двое гонялись друг за другом по комнатам, а этажом ниже мужчина смотрел телевизор, немного подавшись вперед. Ночь пахла акацией и расплавившимся за день асфальтом, теплый воздух медленно просачивался в комнату через окно. Фрэнк обмахивался веером, а я смешивал коньяк с содовой. Мы беседовали о защите свидетелей.
– Защита свидетелей! Черта с два! – восклицал Фрэнк. – Какая, к дьяволу, защита?! Преступников выпускают на свободу через две недели! Не рассказывай мне сказки!
Да, мы выходили из доверия, с каждым днем все больше и больше. Я просто констатировал этот факт.
С тех пор как двенадцатилетние мальчишки стали совершать налеты на банки, тюрьмы были готовы лопнуть, как переспелые плоды. Нас просили подавлять, и мы подавляли. Превосходно. Да, но что делалось в это время на другом конце города? Что я мог сказать Фрэнку в ответ? Общество трещало по всем швам, даже на уровне школы и семьи. Чем больше власть пыталась взять все в свои руки, тем больше краснело небо от зарева пожарищ (не говоря уже о том, что рушились дома, взлетали на воздух мосты, а какие-то психи взрывали себя посреди толпы). И люди утрачивали к нам доверие. Они больше не верили в нас. Как можно было на них за это обижаться? На месте городов возникали какие-то дикие джунгли, война стучалась в двери, таяли наши радужные надежды на благополучие и справедливость, которые мы питали на заре нового тысячелетия, они улетучивались, оставляя у нас над головами пелену мрака, и как после этого можно было обижаться? Фрэнк смотрел на меня со злобной улыбкой, и я никак не мог найти слова, чтобы переубедить его. Я вспомнил, что говорил мне Вольф: «Уже хорошо, что ты сам понял, в какой хаос ввергли нас некоторые». Не так важно, что я не находил слов. Когда мне доводилось говорить с Вольфом на эту тему, я всякий раз ощущал, что становлюсь как бы меньше ростом и мне приходится смотреть на него снизу вверх.
Из-за Вольфа у меня развился довольно серьезный комплекс неполноценности.
– Я сознаю, сколь велика проблема, Фрэнк. Я ведь не слепой. Я говорил об этом с Вольфом на днях. Мы насмехаемся над итальянской системой правосудия, но наша-то ничуть не лучше, сказал он. И я с ним полностью согласен.
По мнению Фрэнка, мы получили то, что заслужили. Ему теперь все равно. Абсолютно все равно!
После непродолжительного молчания он улыбнулся, глядя в пространство, и сказал, что покурил бы еще травки. В глубине души, продолжал он, он ни о чем не жалеет. Жизнь его была непроста, но он принимал ее такой, какая она есть.
– За тем, чего желаешь очень сильно, всей душой, приходится отправляться далеко. Если ты понимаешь, что я хочу сказать… Но дело это трудное, оно не проходит бесследно ни для тебя, ни для других.
Фрэнк растянулся на диване, положив под голову подушку, а я уселся в кресло и уставился в потолок.
– Почему бы тебе с ней не поговорить? – спросил он.
– Она не отступится. Никто не заставит ее отступиться, никто и ничто. Забудь об этом.
– Да, думаю, ты прав. Бесполезно биться головой о стену.
До нас доносился рев машин, ехавших в гору, оглушительная музыка и подпевавший ей нестройный хор, потом шум стих, и молчание казалось почти дружелюбным. Вдалеке виднелся поезд надземного метро, остановившийся между двумя станциями, а со стороны реки возвышалось огромное светящееся панно фирмы «Телефункен», из которого на крыши домов то и дело гроздьями сыпались искры. На севере в небе висел гигантский экран, на котором молодые люди неосторожно обменивались жвачкой, и бегущая строка предупреждала всех об опасности болезней, передающихся половым путем.