А в это время Пол Бреннен продолжал разгуливать на свободе, Крис, наверное, засыпала на плече Вольфа, Мэри-Джо ужасно злилась на меня, а Паула крушила все кругом.
Ну а Марк в это время ломал голову над моей задачей.
– Ладно, старина, брось… Не утруждайся, – вздохнул я. – Полный мрак!
Но Марк положил мне руку на плечо, и оказалось, что только это мне и было нужно.
– Я выпил лишнего, в кои-то веки. Понимаешь, что это значит?
Он отвел глаза. И было с чего. Прежде, до начала этой драмы, я был его кумиром, а после того, как она разыгралась, он стал презирать всех полицейских вообще. Сердцем очерствел.
– Послушай, Марк, любая история может развиваться, только если у главного героя есть цель. Так мне Фрэнк объяснил. Но у меня-то какая цель? Я очень хорошо вижу препятствия, но никак не могу узнать, какова же моя цель. Ну а ты что об этом думаешь? Быть может, именно от этого у меня ощущение полнейшей безысходности?
Он долго задумчиво качал головой. Обычно я не занимаюсь самокопанием при нем, так что теперь я видел, насколько он взволнован от осознания серьезности момента. Я был его старшим братом, его семьей. Кроме меня, у него никого не было. А семья должна быть твердой сушей, к которой можно пристать, а не хлипким плотом без якоря, несущимся куда-то по воле стихии. Я, как мог, собрался с силами и улыбнулся Марку.
– Но представь себе, что твоя цель недостижима, – сказал он, поглаживая подбородок. – Что происходит в таких случаях? А что говорит Фрэнк, а? Что делать, если цель недосягаема?
– Он говорит, что за недостижимой целью должна скрываться какая-то другая. И заметь, я не имею ничего против. Я открыт всему. Я склонен забывать о своей цели, из-за того, что все затянуто этим проклятым туманом. Хотя на самом деле я все-таки двигаюсь к невидимой цели.
Я ласково потрепал его по плечу, указывая одновременно взглядом на наши пустые бокалы бармену, у которого волосы с одной стороны головы были светлыми, а с другой черными, – доказательство того, что все возможно в этом мире, совершенно съехавшем с катушек.
– Дело в том, что сегодня они все задали мне жару, – объяснил я. – Все три разом, это уже чересчур. Все три в один день!
– Прошлое, настоящее и будущее… Супер, они как всадники Апокалипсиса!
Я опять улыбнулся Марку.
– Ну-ну, Марк, не торопись с выводами. Я вижу, к чему ты клонишь. Нет, не спеши, паршивец.
– Но Крис – цель недостижимая, а другая – ложная. Так что же остается?
– Скоро узнаем. Может, четвертый всадник, почему бы нет? Скоро узнаем, потому что в нашем мире ничто не может оставаться неизменным. Никакие силы нельзя сдерживать бесконечно. Вот увидишь, скоро все определится. В конце концов я могу оказаться на писательских курсах и подрабатывать по ночам в гараже. Всякое может произойти. А что-то уже происходит.
Я отпустил Марка, потому что где-то была вечеринка и он уже начал беспокоиться. Как диабетик без инсулина. Для него это вопрос жизни и смерти. Сказать по правде, какая разница между этим и политической деятельностью? Неужели во всем этом есть какой-то смысл? Существует ли способ уйти от самого себя? Закрыть глаза на ужас своего положения?
По обе стороны от меня у стойки бара одинокие мужчины покачивали головами пристально глядя в стаканы. Нам не надо было слов, чтобы понимать друг друга. Иногда у одного из нас вырывался слабый жалобный стон. Но из деликатности или из сочувствия все делали вид, будто ничего не слышат.
Не говоря ни слова, я угостил всех присутствующих за свой счет, и мои действия были встречены молчаливым одобрением. Я записал адрес и название этого бара в блокнот, опасаясь, что забуду, а под словом «распятие», натолкнувшим меня на кое-какие мысли, написал слово «воскресение», которое меня ни на что не натолкнуло.
Некоторое время я представлял себе ту новую жизнь, что ожидала меня. Я вообразил то великое потрясение, которое должно изменить весь мой образ жизни, то самое, о котором я с таким воодушевлением говорил младшему брату. Меня буквально била дрожь от беспокойства и возбуждения. Но я не мог разглядеть в бурном потоке, увлекавшем меня, хоть одно лицо. Я не могу знать, кто или что будет способствовать моему возрождению к жизни. Всякое могло произойти. А что-то уже происходило. Мощные щипцы обхватили мне голову и пытались извлечь меня из этой передряги, из этой плотной и тягучей массы, а я только диву давался, не мог понять, откуда она взялась. Потому что вы можете думать обо мне что угодно, можете легко находить во мне недостатки, но чтобы я замесил всю эту мерзость собственными руками? Нет, на такое я не был способен! Нет, нет, один я не смог бы ни придумать, ни устроить ничего подобного. Я не был настолько ненормален. Или тогда уж все на свете ненормальны. Все мы находимся в одинаковых условиях.