Последние месяцы Кигану удавалось легко заглушать голос рассудка и совести, отметать малейшие сомнения в правильности его решения. Но с тех пор как он встретил Рен, лед в его сердце понемногу начал таять. И Киган только что осознал, как много на самом деле значили для него те несколько дней, что он провел с ней.
Добрая улыбка, которой она его встречала, вкусная еда, которую она ему готовила. Нежность, которую она так открыто проявляла. Все это заставило оттаять маленький уголок его заледеневшей души.
Рен была наполнена светом и жизнью. Когда он думал о ней, его сердце начинало сильнее биться. Рен. Милая, наивная, неуверенная в себе из-за своей хромоты.
Он поднял руку и потрогал шарф. Рен предлагала ему свою любовь, а он отказался. Отказался из страха.
Чего он боялся? Жизни? Любви? Боли? Киган вдохнул холодный воздух, стараясь успокоить свои чувства.
Любовь или ненависть? Возмездие или прощение? Тьма или яркий солнечный свет?
Ледяной воздух обжег его легкие, и ему стало больно. На виске Кигана билась жилка. Сейчас, в этот момент, он должен сделать выбор.
Рен Мэттьюс или Коннор Хеллер.
Прошлое его было благословенно, а впереди его ожидало проклятие.
Его голова и плечи были в снегу. Киган запрокинул голову и сказал небу:
— Дай мне знак. Скажи мне, что делать.
Впервые за долгое время, стоя на распутье судьбы, он молился, обращался к Богу.
Он ждал, стоя в тишине, раскинув руки.
Ничего не случилось. А чего он ожидал? Падения метеорита?
Нос и уши Кигана окончательно замерзли. И ноги у него замерзли в промокших ботинках. Сердце билось нервно и беспокойно, словно норовистая лошадь.
Что он услышит в ответ? Какой-нибудь знак? Если не сейчас, в рождественское утро, то когда?
Слушай. Слушай голос своего сердца, пронеслось в его голове.
Киган склонил голову и весь обратился в слух. Но только ветер свистел вокруг и шуршал в ветвях деревьев. Он поднял голову. Ему показалось, что он разглядел в темноте огоньки рождественских гирлянд, которые развесила Рен. Они звали его вернуться в ее теплые объятия.
А потом послышался тихий, далекий звук.
Что это? Слишком далеко, не поймешь. Киган нахмурился и стал внимательно вслушиваться.
Музыка.
Киган обернулся и огляделся. Откуда здесь музыка? По дороге он не видел домов, мимо не проехало ни одной машины. И пешеходов он тоже не встретил. Радио, телевизоров или магнитофонов поблизости быть не могло. Только легкий белый снег, голые деревья и пустые поля.
И все же музыка становилась все громче и громче, пока он не начал различать мелодию.
Поет женщина.
Голос его жены, она всегда немного фальши вила.
Нет!
Киган зажал ладонями уши. Но музыка стала еще громче, похоже, она звучала прямо у него в голове.
— Что?! — закричал он и упал на колени, поднимая лицо к небу. — Что это значит?
Потом, казалось, все вокруг исчезло в густых хлопьях снега. И прямо из внезапно поднявшейся метели перед Киганом начал сочиться белый, се ребристый свет, из которого соткалась фигура его мертвой жены.
Она шла к нему и улыбалась.
— Мэгги, — прошептал Киган, не поднимаясь с колен. У него, должно быть, галлюцинации. Или это вернулся жар, и он бредит? А может, он про сто сошел с ума?
Киган сжал голову руками и закрыл глаза. Боль, терзавшая его сердце, была почти невыносима.
— Она любит тебя, Киган.
Он открыл глаза, но Мэгги все еще была здесь. На ней были белые одежды, которые развевались на ветру.
— Кто? — хрипло простонал он.
— Рен. И ты тоже полюбишь ее, если позволишь себе это.
— Но… как я могу?
— Освободись.
— От чего? — спросил он в отчаянии и смятении.
— От злости, ненависти, жажды мести.
— А что делать с Хеллером?
— Для меня и Кетти слишком поздно, но у тебя и Рен еще есть время, Киган.
Все его тело содрогнулось.
— Скажи, что мне делать, — взмолился он.
— Любить, — ответила светящаяся фигура. Это слово резонировало, как камертон, и его вибрации проходили через тело и разум. Любить.
— Рен нужна тебе, а ты нужен ей. Не беспокойся за меня и Кетти. Сейчас мы счастливы. Мы хотим, чтобы ты тоже был счастлив.
— Я не могу… — сказал Киган. По его лицу текли слезы.
— Киган, я простила тебя. Прости теперь и ты себя. Иди.
И тут его охватило чувство, которому не было названия. Ничего подобного с ним никогда раньше не происходило. Мир. Покой. Прощение. Блаженство. Каждая мышца его тела освободилась от напряжения, его окутало нежное тепло.
Киган почувствовал себя легким, почти невесомым. Свободным и счастливым. Голос Мэгги снова запел эту песню, но теперь она все удалялась и удалялась, пока, наконец, совсем не исчезла. А Киган остался и чувствовал, как в него словно вливался поток чистой энергии.
— Мэгги? — Он потер глаза и уставился на место, где она только что стояла. Вокруг не было ни души. Метель улеглась, и все вокруг вновь приобрело ясные очертания. Был ли дух Мэгги здесь, или воображение сыграло с ним эту шутку? Впрочем, какая разница. Послание оставалось тем же.
Любить.
Почему он так хотел отомстить? В память о Кетти и Мэгги или для себя, для собственного спокойствия? Неужели он так долго себя обманы вал? Киган знал ответ. Месть эгоистична. Она уничтожает не только того, кому мстят, но и свое орудие. Только любовь и прощение помогут ему снова обрести себя. И он знал, где найти их. Все, что ему было нужно, это вернуться к женщине, которую он любит.
К Рен.
Ведь он действительно любил ее. С силой и страстностью, которые превосходили все, что он когда-либо испытывал к Мэгги. Да, он, конечно, любил свою жену. Но это была мягкая и нежная любовь. Совсем не похожая на ту страсть, которую он испытывал каждый раз, думая о Рен. Его тело хотело эту женщину так, как никогда не хо тело Мэгги. Киган никогда не ждал прощения так, как ждал его сейчас. Никогда еще ему не была столь необходима любовь.
Он поднялся на ноги и вынул из кармана пистолет. «Магнум» был символом его ненависти. Посмотрев на него последний раз, Киган размахнулся и закинул его как можно дальше.
Чувствуя, что с души свалилась огромная тяжесть, он повернулся и направился назад прямо через поле.
На подоконнике стоял приемник, из него лилась мелодия песенки «Звенящие колокольчики».
Рен сидела на стуле посреди кухни и смотрела, как совершенно пьяный Хеллер танцует вокруг нее, повязав на голову ее передник с Санта-Клаусами.
В одной руке он держал канистру с бензином, в другой — бутылку виски. В зубах у него была зажата зажженная сигарета. В глазах Хеллера пляса ли дьявольские огоньки. Он уже съел три пирога с клюквой и орехами, и теперь вся его борода, и без того не слишком чистая, была в крошках.
— Ну, разве не весело? — проговорил он с на битым ртом, проливая виски на рубашку. Завязки передника болтались у него по плечам.
Под рубашкой на талии прорисовывался силуэт пистолета в кобуре. Рен еле сдержала крик, горя чей и душной волной в ней поднималась паника. Но она не могла позволить этому животному увидеть, как сильно он ее испугал. Так что Рен про сто молчала.
Хеллер наклонился и заглянул ей в лицо.
— Я задал тебе вопрос.
— Да, — пробормотала Рен. — Это просто шутка года. Видишь, я смеюсь.
Он разразился диким хохотом.
— Слушай, крошка, а ты гораздо забавнее, чем жена Уинслоу. Она умела только кричать и плакать.
Когда Рен это услышала, она поняла, почему Киган хочет его убить. Это грязное животное должно быть изолировано от общества до конца жизни. Злость на мгновение пересилила в ней здравый смысл.
— Таких, как вы, надо запирать навсегда.
— Ни одна тюрьма меня не удержит, — усмехнулся Хеллер. — Я снова убегу. Вот так. Даже если они меня и поймают.
— Вы отвратительны!
Рен была удивлена собственным порывом, но ее уже нельзя было остановить. Впервые в жизни она нашла того, кто стал ей действительно дорог. Но Киган был так поглощен преследованием этого бродяги, который сотворил что-то страшное с его семьей, что не мог ответить ей взаимностью.
Она понимала его чувства, но это ранило ее в самое сердце. Если Кигану больно, ей тоже боль но. Получалось, что безразлично, сожжет Хеллер дом вместе с Рен или нет. Зачем ей жизнь без единственного человека, которого она любит?
Любит страстно и самоотверженно. Неважно, что они знают друг друга считанные дни. Она знала о нем все, что должна была знать. Они были родственными душами, их сроднили боль и страдания. Оба они были душевно ранены, но могли бы излечить друг друга. Надо только попытаться.
Теперь ты уже никогда этого не узнаешь. Коннор Хеллер пришел, чтобы убить тебя, прервал ее размышления внутренний голос.
Реп посмотрела в лицо Хеллеру и поняла, что перед нею маньяк. И тогда Рен почувствовала: она сейчас умрет. Так и не сказав Кигану, что любит его.
Хеллер стал еще громче смеяться, он глотнул еще виски.
О, Господи! Да это же сумасшедший!
Взгляд Рен скользнул по кухне. Она искала, чем могла бы защититься от него. Над плитой висела литая чугунная сковородка. Всего в четырех шагах. Непонятно только, успеет ли она сделать эти четыре шага, пока он не достанет свой пистолет и не пристрелит ее?
— Знаешь, — сказала она, сохраняя внешнее спокойствие, хотя мысли ее метались как испуганные куропатки. — Сегодня ведь рождественское утро.
— Да? — Хеллер покачал головой, и концы передника закачались из стороны в сторону.
— Если ты убьешь меня на Рождество, вряд ли в твоем носке окажется что-то, кроме углей.
Он замер, глядя на нее так, будто она сошла с ума. А затем нервно рассмеялся.
— Ты хочешь сказать мне, что еще веришь в Санта-Клауса?
— Нет, — ответила Рен. — Но я верю в чудеса.
— Это хорошо, потому что только чудо может спасти тебя этой ночью, калека.
Калека. Это слово болью отдалось в ее голове. Точно так же ее назвал Блейн Томас. Давным-давно. «Кто может полюбить калеку?» сказал он тогда.
Она еще покажет этому отребью, кто здесь калека!
Растерянность сменилась решимостью. Она не будет сидеть здесь словно беспомощная жертва, над которой глумится преступник, пока ее любимый бродит где-то там во тьме. Чего бы это ни стоило, она будет драться за свою жизнь, а потом и за любовь Кигана. Рен метнулась от стула к плите.
Ее неожиданный рывок застал Хеллера врасплох. Он попытался было протянуть руку к пистолету, но понял, что обе руки у него заняты.
Хеллер нахмурился.
Рен не смотрела назад. Она боялась, что он со всем близко стоит. Она дотянулась до сковороды и сжала в руках ее тяжелую ручку.
Потом услышала треск и поняла, что это рвется под пальцами Хеллера ее фланелевая ночная рубашка. Он оттаскивал ее назад, но Рен упорно не отпускала ручку. Развернувшись, она с размаху опустила сковороду на голову Хеллера.
Он что-то промычал и опустился на колени.
Рен не теряла времени. Она перепрыгнула через оседающее тело Хеллера и поспешила к двери. Несколько секунд она потеряла, бестолково дергая ручку. Но дверь не открывалась.
— Он запер дверь. Рен, открой замок, — скомандовала она самой себе.
Она тяжело, неровно дышала. Пальцы дрожали и не подчинялись ей. Она слышала, как Хеллер возится, поднимаясь на ноги. Сердце билось где-то в горле.
Бежать, бежать, бежать!
За спиной послышался какой-то странный звук. Что-то щелкнуло. Пистолет? Чугунная сковорода? Что это? Что там делает Хеллер?
Что-то позади нее плеснуло и разлилось. Запахло бензином.
Нет!
Сухой щелчок. Щелчок по кремню зажигалки, которая вот-вот вспыхнет. Страх сжал ей горло.
Раздалось странное шипение.
Рен торопливо оглянулась. По кухонному полу уже плясало пламя, и к ней с огромной скоростью бежала огненная дорожка. Коннор Хеллер стоял за разрастающейся стеной огня. Он широко оскалился, по его лицу текла кровь. Рен, наконец, удалось открыть дверь, и она вылетела прямо в непроглядную темень. И как всегда, поскользнулась на ступеньках.
Хриплый, безумный смех Хеллера раздавался в ночи. Рен встала и похромала по двору.
— Гори, детка! Гори все синим пламенем! — кричал Хеллер.
Рен понимала, что ей надо бежать, но вместо этого стояла и смотрела, парализованная страхом. Ее дом был объят пламенем.