Я снова пожал плечами:
- Сложно сказать. Если ткань, предположим, руки омертвела, гангрена развилась, то вряд ли. Мёртвое не оживить. Сами понимаете. Я ж не Иисус Христос, чтоб мертвого Лазаря поднимать!
- А откуда про Лазаря знаешь? – поинтересовался Ершов. – Библию читаешь?
- В школе проходил! – съязвил я.
- А вообще в бога веришь? – продолжал Ершов. – В церковь ходишь?
- Игорь! – укоризненно сказал Устинов. – Прекращай давай!
- Не хожу, - ответил я. – Не верю. Крестик не ношу. У вас всё?
- Ладно, ладно, не горячись! – улыбнулся Ершов. – Надо было поинтересоваться. Вдруг ты сектант какой?
Я засмеялся, потом предложил:
- Может, чаю попьем? А то я, честно говоря, уже устал.
- Да мы, пожалуй, пойдем, - ответил Ершов. – Задержались мы у тебя.
- Ты понимаешь, что разговор еще не закончен? – Устинов тоже посмотрел на часы. – Мы к тебе подъедем послезавтра после обеда. Так нормально будет?
- Приходите, - ответил я. – Можно подумать, если я сказал бы нет, вы бы не пришли.
- Пришли бы! – засмеялся тот. – Еще как пришли!
Я улыбнулся. Посмотрим, как вы завтра будете смеяться, когда зубы полезут! Я на них обоих, когда они выходили, кинул конструкт регенерации, добавив силы чуть больше. Вот у них веселье начнется!
Единственное, о чём я пожалел, что не знал заклинания «молчания». А гипнотизировать, как этого Захара Петровича, сразу двоих я бы не смог. Если только усыпить? Но что-то делать было уже поздно, гости ушли.
Из магазина вернулась maman. Она выложила из авоськи булку белого хлеба, пакет сахара.
- Я на лавочке сидела, - сообщила она. – Возле подъезда. Ждала, когда они уйдут. Представляешь, они пошли к детсаду. А там их «Волга» ждала с водителем. Что они от тебя хотели, Тош?
- По цыганам спрашивали, - соврал я. – Какие отношения, про всех, в общем, расспрашивали. Только просили, чтоб я никому не говорил! – вроде как спохватился я. – Ты никому не говори!
- Конечно!
На обед у нас был жиденький куриный суп. Жиденький в смысле бульона в нём было больше, чем вермишели, картофеля и прочих овощей. Вообще-то я любил поесть бульону, похлебать… Maman в этом меня всегда баловала.
В самый разгар обеда, когда я уже успокоился, она вдруг заявила:
- Антон! Нам надо серьезно поговорить!
После такого заявления аппетит пропал сам собой, настроение скакнуло резко вниз.
- Раз надо, поговорим! – тем не менее отозвался я, не отрывая глаз от тарелки.
- Антон! – не выдержала maman. – Что вокруг тебя происходит?
- Ма, давай попозже, а? – попросил я.
- Я с ума сойду! – предупредила maman.
- Всё-то ты обещаешь! – пошутил я.
- Антон! – в голосе maman прорезались грозовые раскаты.
- Ладно, ладно! – согласился я. – После обеда всё обсудим…
Нет, всё-таки бог на свете есть! Как только я допил чай, в дверь постучали. Вроде робко, тихонько, но настойчиво. Maman, вздыхая, пошла открывать, а я привычно занял своё место за шкафом на диване.
- Антон! – крикнула maman. – Это к тебе!
В прихожей переминались дед Пахом и его жена Клавдия Никитична. Maman отошла на кухню и наблюдала оттуда.
- Антошенька! – начала бабка.
- Помолчи, старая! – оборвал её дед. – Антон!
Он хотел продолжить, но вдруг сам смущенно замялся. Бабка попыталась снова что-то сказать, но дед ухватил её за руку, одёрнул. Я улыбнулся, пришел им на помощь.
- Дядя Пахом! Да всё нормально. Я всё понял. Всё хорошо. Правда? Кстати, как вы себя чувствуете?
Дед Пахом выпрямился, кивнул:
- Ничего не болит. Дышу свободно. Видишь, даже ходить стал. Гуляю. В общем, спасибо тебе!
Он протянул мне свёрток. Я взял его – тяжелый…
- Это вот, - он опять смутился. – Тебе, короче. На память. Забери. Храни. Моё это, с войны.
Он вдруг шагнул ко мне, крепко обнял (откуда столько силы у старика?), ткнулся лицом мне в ухо, произнес:
- Спасибо тебе! С того света вытащил. Думал, всё… Ан нет. Спасибо!
Соседи ушли. Maman тут же потребовала:
- Покажи немедленно!
Я развернул сверток из вощеной бумаги. Там оказался большой латунный бинокль и морской кортик с черно-желтыми ремешками-креплениями. Я покрутил бинокль в руках, посмотрел. Сверху, рядом с окуляром обнаружилось клеймо «Карл Цейс Йена 1943» с якорем и полустертой надписью «Кригсмарине». А вот кортик был советский. На нём тоже красовалось клеймо и год 1941.
- Я слышала, что дед Пахом во время войны был командиром подводной лодки, - задумчиво сообщила maman и тут же требовательно поинтересовалась. – За что такой подарок, а? Не хочешь рассказать мне, поделиться?