— Ничего не случилось, если не считать того, что у вас опять сбежал кофе!
Ивана Никитича, конечно, не устроил разговор в дверях, он отвел меня в свою комнату и лишь там обстоятельно ответил на мой вопрос.
— Нет, про телеграмму не в курсе. Я в то воскресенье в пионерлагере на слете выступал. Вернулся к ночи. Устал. А что, телеграмма какая обнаружилась?
— Пока нет. Но хорошо бы, чтоб обнаружилась.
— Если телеграмма, то в аналогичном случае у швейцарского писателя Дюренматта…
Я был вынужден, как всегда, прервать хитроумные построения домашнего детектива.
— Иван Никитич, а Черновы были дома в воскресенье?
— Не знаю. Говорю же: я весь день в пионерлагере провел. А когда утром уезжал — были…
— Нет, — сказала соседка Чернова, — мы в то воскресенье у мужниных родителей гостили, за городом.
Мы с ней не просто разговаривали, а кричали, перекрывая шум огромного цеха с конвейером, на котором работали одни женщины, с одинаково упрятанными под косынку волосами. Автоматическими движениями они укладывали в пазы электромотора обмотку, пристукивая ее секции деревянными молотками. И Чернова, не прекращая ни на секунду стук-перестук своего молотка, рассказывала:
— Я вот нынче во вторую смену, а муж с первой пришел и сидит с ребятами. Я ж говорила: мы только в субботу-воскресенье можем куда вместе сходить или съездить.
— Значит, про телеграмму вы ничего не знаете… А та телеграмма, что вы в прошлом году для Сергеева принимали, откуда была?
— Не помню. Название немножко чудное…
— Может быть, Плес?
— Может, и так. Точно не скажу, не помню…
Но наконец я все же услышал то, чего ожидал.
Помещение почты уже опустело, свет был погашен во всех окошках — заказных писем и бандеролей, переводов и подписки газет. Только телеграфное окошко еще светилось, там работа шла допоздна. И тоненькая рыжая девчонка ответила на мой вопрос.
— Да, я приносила товарищу Сергееву телеграмму.
Я боялся поверить в неожиданную удачу. И попробовал даже сбить уверенность девчушки.
— Это точно? Почему вы запомнили?
— Потому что я тогда уже все телеграммы разнесла, а вечером поздно еще одну передали. Ее сначала ошибочно заслали в другое отделение. Ну вот, я ее прочла и отнесла.
— Прочли? — изумился я. — Это же зачем?
Ее ничуть не обеспокоило мое изумление. Она отвечала все так же бесхитростно, глядя на меня чистыми очами.
— А я все телеграммы читаю. Потому что их редко по делу дают. А больше — про радость или про горе. Ведь правда?
— Пожалуй…
— Вот я и читаю, чтобы знать, как себя с адресатом вести.
— Так-так… А эта телеграмма про что была?
Девчонка вздохнула мечтательно.
— Очень красивая телеграмма! Там слова были из песни: «Тридцать лет — это возраст свершений, тридцать лет — это возраст решений»… Слышали?
— Нет. — Я невольно улыбнулся ее восторженности.
А она продолжала очень серьезно:
— Хорошая песня. И телеграмма хорошая. Она вообще-то не срочная была, можно было и утром доставить. Но я сразу же, вечером, отнесла. Потому что раз у человека день рождения, человек должен знать, что его очень помнят. Ведь правда?
Домой я возвращался пешком. Не потому, что больше нельзя было поймать такси. Напротив, как это всегда бывает, когда не надо — так вот они, сколько хочешь. Зеленые огоньки обгоняли меня и проносились навстречу, нет, даже не проносились, а ехали не спеша, манили, приглашали: мы свободны, мы домчим тебя куда надо. Но я гордо не обращал на них внимания. Мне нужно было спокойно пройтись. И подумать.
Да, человеку нужно знать, что его помнят. Вот она это и подтвердила. Все забыли, а она, Валя, девочка из детства, помнит. Это хорошо. Но что же он, Юрий Сергеев, сделал, получив поздним вечером ее телеграмму? «Тридцать лет — это возраст решений…» Каких? «Тридцать лет — это возраст свершений…» Что же он совершил?
Вопросы, вопросы… А кому эти вопросы задавать?.. Как это «кому», вот же он, мой ровесник, мой однофамилец, мой почти что уже добрый знакомый Юрий Сергеев, идет рядом со мной, в потоке вечерних прохожих, идет и помалкивает и, кажется, только и ждет, чтобы я с ним — по старой своей привычке — заговорил…
— ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, ЮРА!
— ПРИВЕТ, ИЛЬЯ! УСТАЛ?
— ЕСТЬ НЕМНОГО…
— ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ?
— И ДАЖЕ ПРОДВИГАЮТСЯ.
— МОЖЕШЬ СКАЗАТЬ, ГДЕ Я НАХОЖУСЬ?
— ПОЖАЛУЙ, СМОГУ. НО ЭТО УЖЕ НЕ ИМЕЕТ ОСОБОГО ЗНАЧЕНИЯ.