— «Люська» да «Люська»! Слушай, сын, ты когда, сын, мужиком станешь? Взрослым мужиком?
— Батя! — обиделся Паша.
— Цыть! Что «батя», что? Сколько же тобой будут вертеть, как хвостом собачьим? Не мужик ты, нет, не мужик! Слова сказать не умеешь так, чтобы всем ясно: это Пашка Луков сказал — значит, так и есть и так и будет!
Алексей Павлович умолк, глядя на сына не столько с гневом, сколько с болью. А Паша сказал тихо и растерянно:
— Так уж вышло, батя…
— Как вышло? Ну как?
И Паша объяснил как. Вышло так странно в жизни, что он никогда себя Пашкой, просто Пашкой Луковым не ощущал. Сначала он был сын. Сын Алексея Павловича Лукова, известного человека — что на заводе, что во дворе. Так про Пашу и говорили: это сын Алексея Павловича. А потом, не успел оглянуться, и сам отцом стал. Отцом Лешки — тоже личности известной, ну пусть не настолько, как дед, но достаточно популярной и в школе и во дворе. Вот Паша и услышал про себя, как пацаны кричат: это отец Лешки Лукова! Так и вышло: сначала чей-то сын, потом чей-то отец. А самим собой Паша вроде никогда и не был…
Алексей Павлович выслушал эту огорчительную повесть и озадаченно молчал, не зная, что и сказать — такой оборот жизни сына ему как-то не приходил в голову.
За дверью спальни раздался серебристый голосок Люси:
— Папа! Папа! Вы скоро?
Алексей Павлович все вспомнил и заметался, как тигр в клетке.
— А-а, обложили меня, ну обложили!
— Прости, батя, переморгаем, — виновато утешил Паша.
— Мы-то переморгаем, а про женщину, про Юлию эту, ты подумал? Она ж придет с надеждой, а мы… Да мне ей на глаза показаться стыдно!
— Что же делать?
— Не знаю! Но туда, — Алексей Павлович указал на дверь, — туда я ни ногой!
Электрический звонок в квартиру подействовал на отца и сына как электрошок — оба коротко дернулись и зацепенели. Потом Алексей Павлович затравленно огляделся и принял решение:
— Пашка, стань на дверях, чтоб вошли только через твой труп! А потом бреши, что сумеешь, заболел… помер… в туалет пошел — и весь вышел!
Алексей Павлович взобрался на подоконник. И, повторяя бессмертный подвиг гоголевского Подколесина, исчез за окном. Паша опомнился и рванул за ним, но его остановил еще более посеребренный голосок Люси.
— К нам пришла Юлия Васильевна! Па-аша.. Па-па…
— Папа… это, — дрожащим голосом откликнулся Паша, — папа… вышел!
— Куда вышел?!
Люся заглянула в спальню, и у нее отпала челюсть.
Семен же Ильич и подниматься из своего кресла не стал, словно и так заранее был осведомлен о действиях старого друга. Он только победно ухмыльнулся и на этот раз прибег не к мудрому афоризму, а к воинскому девизу:
— Гвардия погибает, но не сдается!
Именно это утверждение и реализовывал сейчас старый гвардеец Алексей Павлович. Да, он не сдался. Но и погибель его была не исключена. Одно дело — решительно выбраться из окна, совсем другое — благополучно добраться до грешной земли. Алексей Павлович распластался по стене и, цепляясь за выступы, за водосточную трубу, медленно сползал со второго этажа.
Хорошо хоть, внизу лежала совсем тихая улочка. Но все же два свидетеля наблюдали это малоэстетичное зрелище. С особым — профессиональным — интересом следил молоденький сержант из милицейского «газика» и с не меньшим и тоже, кажется, профессиональным интересом наблюдала врач Попова из притормозившей машины «скорой помощи».
Сержант спокойно дождался приземления Алексея Павловича и не спеша направился к нему. Нарушитель покорно ждал встречи. Попова насмешливо созерцала их сближение. Но лицо Алексея Павловича было столь виновато-несчастным, что она не выдержала и выскочила из машины.
— Товарищ милиционер! Этот гражданин — наш… пациент.
Сержант понимающе улыбнулся.
— То-то я гляжу, на домушника он вроде не похож.
— Какой домушник, какой пациент, — залопотал Алексей Павлович. — Я… ко мне… просто пришли гости!
Сержант продолжал понимающе усмехаться.
— Ну да, ну да, к вам пришли, а вы ушли. Вам захотелось покататься, а мы вам как раз транспорт подали.
И указал на милицейский «газик». Алексей Павлович возмутился.
— Да вы что, свихнулись!
Это уже было оскорблением должностного лица при исполнении обязанностей. Сержант перестал улыбаться и сдвинул брови. Но Попова его успокоила:
— Ничего, ничего, это у них обычный способ самообороны — нападение.
И добавила несколько медицинских терминов. Сержант вдумчиво кивал, будто изъяснялся на латыни ежедневно. Но Алексея Павловича этот мертвый язык отчего-то обидел, и он заявил сухо: