И они пошли. Сначала он внес традиционное предложение: посетить ресторан «Поплавок». Но она отказалась: лучше бы на свежем воздухе, скажем, в парке, там, говорят, установили итальянские автоматы разноцветного мороженого. Но — с шампанским, уточнил он. Можно и с шампанским, согласилась она.
Однако в парке оказалось, что с шампанским «не можно». Парк был объявлен зоной поголовной трезвости. Во всех кафе монументальные таблички золотом по черному извещали, что кафе эти безалкогольные и в этих точках общепита «приносить и распивать категорически запрещается». Категорически разрешалось приносить и распивать только в кустах и темных аллеях, что там активно и производилось. Но нашим героям этот вид сервиса, конечно, не подходил.
А мороженое в итальянских автоматах действительно оказалось очень разноцветным. И сильно невкусным — лед и сахар. Правда, сидевший с ними за столиком знающий старичок объяснил, что итальянские конструкторы тут ни при чем, а при чем тут наши отечественные умельцы, которые должны загружать в автомат кроме льда и сахара множество других компонентов, но они, паразиты, не загружают, а уж чего не загружено, то и не будет выдано. Этот знающий старичок мог бы еще многое рассказать, но им, честно говоря, не хотелось слушать. Потому что мороженое, конечно, было плохое, но им-то, безусловно, было хорошо.
А почему — даже непонятно. Ну посидели, поговорили — так, ни о чем, ну как-то неожиданно встретились глаза, ну как-то случайно коснулись руки… В общем, пустяки, а хорошо!
Знающий старичок все-таки достал их своим объяснением принципов работы итальянских автоматов, и они с ним простились, ушли из кафе.
В парке зажглись фонари. Днем замусоренные и довольно убогие, теперь аллеи выглядели празднично в голубоватом фонарном свете. Было много гуляющих — парочки и одиночки с собаками. На людных перекрестках аллей бойко торговали шашлыками, пирожками, петушками на палочках бывшие подпольные комбинаторы, а ныне надежда нашей экономики — кооператоры. В парке было много музыки — из динамиков на столбах, из магнитофонов в руках гуляющих, но особенно активно соревновались электрогитары на молодежной танцплощадке и аккордеон с трубой и скрипочкой на пятачке пенсионеров.
Алексей Павлович, как уже сказано, не пошел с Поповой на пенсионный пятачок. Он свернул в сторону от него, повел ее менее людными и не столь освещенными аллеями. Здесь обстановка располагала к легкому философствованию:
— Эх, все суета, суета… Когда же мы суетиться-то перестанем? Я уж такой, как здесь, тишины сто лет не слыхал…
— А я — каждый вечер, — сказала она.
— Что?.. — сбился он с философской волны.
— Каждый вечер эту тишину слушаю. Гуляю здесь.
— Да? А знаете, Вера Семеновна…
— Сергеевна.
— Ох, простите! Вера Сергеевна, а может, вы и мне эти прогулки пропишете? Как медик?
— Пожалуйста. Если вас устроит мое общество…
— Еще как устроит! — заверил он. — Вы же… вы ведь такая женщина…
— Помню, помню, — улыбнулась она. — Как вы на исполкоме высказались — «в самом соку»! Смотрите, опять поссоримся…
Он клятвенно ударил себя в грудь.
— Ни за что! А за те слова вы уж меня извините, я совсем не то хотел…
— Ладно, ладно, я забыла об этом.
Она огляделась в полутемной аллее.
— Ой, куда мы забрели? Пойдемте обратно!
— Почему?
— Да тут, наверно, шантрапа какая-нибудь… Вон, с гитарой…
Из глубины аллеи доносились гитарные переборы и виднелась парочка на скамейке. Попова потянула Алексея Павловича под руку обратно, но он пригляделся — это были знакомые личности: Лешка и Машка. Девчонка старательно тренькала на гитаре, а Лешка с видом мэтра одобрительно похлопывал ее по плечу.
— Айн момент, — сказал Алексей Павлович, — мы с этой шантрапой сейчас разберемся…
— Не надо! — забеспокоилась Попова. — Я понимаю, вы храбрый человек, воевали, но не надо…
Однако он уже шагал к ребятам.
— Эй, пионеры, не засиделись вы тут, а? На часы гляньте!
— Ты что, дед? — засмеялся Лешка.
Алексей Павлович не успел ничего сказать — на Лешку налетела испуганная и оттого еще более воинственная Попова.