Вера промолчала. Они подошли к общежитию. Он стал подниматься по ступеням ко входу, а Вера остановилась.
— Я еще погуляю.
Фролов удивленно глянул на нее и рубанул с солдатской прямотой:
— Куда вам еще гулять? У вас нос как морковка!
— Да?..
Вера огорчилась и потерла нос варежкой.
— Пойдемте, пойдемте, пока совсем не отморозили…
— Да не могу я, — уклончиво призналась Вера, — гости у меня.
— У вас гости? А вы — тут?
Он удивленно глазел на нее. Вера вздохнула: придется объяснять. Да, она — тут. А соседка Ирина — в читалке. А соседка Милочка — в кино. Понимаете? Нет, Фролов решительно ничего не понимал. Пришлось объяснять дальше. Пока они все ушли, у них там в комнате Лиза Лаптева и Лев Андреевич. Потому что Лаптева со своими соседками, естественно, в контрах, а Лев Андреевич — тот вообще приезжий, из Тамбова…
— Та-ак! — вскипел Фролов. — Это общежитие или дом свиданий?!
— Да вы не думайте ничего такого, — успокоила его Вера. — Просто не разговаривать же им на морозе.
Он только развел руками.
— Нет слов! Женская логика!
Вера смиренно вздохнула.
— Что делать, у женщин есть хоть женская логика, а у мужчин и такой нет.
Фролов вызверился на нее, передернул шрамом на щеке, но ничего не сказал и ткнул кулаком в дверь общежития, желая удалиться. Однако в ярости он забыл, что дверь открывается совсем в другую сторону. Он упорно и тупо тыкал кулаком в дверь, а Вера молча смотрела на него с ангельской безмятежностью. Наконец он опомнился, рванул дверь на себя и скрылся, так треснув этой самой дверью, что, кажется, все общежитие задрожало.
А Вера снова потерла варежкой нос и побрела по аллее.
Новый год приближался, и общежитие готовилось встретить его достойно.
Накручивались и расчесывались перед зеркалами волосы, собирались в тугие пучки и распускались волнами по плечам, укладывались в замысловатые башенки и разделялись пробором.
Накрашивались, стирались и снова накрашивались губы, румянились бледные щеки и покрывались пудрой румяные, особенно тщательно оформлялись глаза — прятались в таинственно-завлекательные синие тени, загадочно удлинялись искусно дорисованным восточным «разрезом».
Примеривались, сбрасывались и опять примеривались разнообразные комбинации праздничных нарядов и украшений в поисках тех единственных, которые прицельно поразят в новогоднюю ночь желанную цель — у кого конкретную, а у кого пока еще неизвестную — и тем самым, может быть, принесут счастье и на все остальные ночи и дни грядущего года.
Новый год встречали в общежитии, все вместе. Точнее — вместе, но уже далеко не все. Это в былые годы считалась нерушимой традицией общая встреча Нового года, на которую собирались все обитательницы дома плюс приглашенные мужчины. Мужчин, конечно, было меньше, но это как-то не слишком огорчало, и в танцах до утра вполне мирно кружились рядом «нормальные» пары — он и она — и «шерочка с машерочкой» — девчонка с девчонкой. Нынче же традиции домашней встречи придерживались в основном ветераны общежития, а молодежь разбегалась по приглашениям в разные компании, и на общую встречу оставались лишь те, кто мог пригласить своих ухажеров сюда.
Толпу этих приглашенных празднично принаряженных мужчин сдерживала в вестибюле возле большой елки вахтерша тетя Зина в сверкающем кокошнике Снегурочки.
— Во народ! — басила она. — То их после одиннадцати не пускают, так они недовольны. Теперь не раньше одиннадцати велят — опять они недовольные!
Мужчины роптали, но умеренно, больше так — для порядка.
А на всех кухонных плитах жарились, парились разнообразные блюда для общего стола, который уже собирался из отдельных столиков в небольшом актовом зале общежития.
Ассортимент этого общего застолья тоже традиционно складывался из частных «фирменных» блюд, которыми могла похвастать та или иная девушка. Все с нетерпением ждали, каким получится сегодня «Лидкин салат» или «Томкин холодец», и впоследствии долго вспоминали, как хороши были «Настины блины» или «Танина кулебяка». Вспоминали аж до следующего общего праздника — 23 февраля, Дня Советской Армии.
С этим днем здесь, как и повсюду у нас, сложилась ситуация все-таки довольно странная. День Армии, праздник воинов, он как-то постепенно превратился, подобно восьмимартовскому Женскому дню, в некий мужской день. С этим днем стали поздравлять не только военнослужащих и ветеранов войны, но и вообще всех представителей сильного пола. Поначалу сугубо штатские мужчины удивленно отвергали поздравления, затем принимали, но отшучивались. Однако довольно скоро даже самые хилые, плюгавые, которых не то что воином, но и вообще мужчиной можно было именовать с большой натяжкой, стали принимать эти поздравления как должное. Более того, стали даже обижаться, когда их не поздравляли.