— Кое-что соответствует, — помрачнел Фролов. — Про подлодку. И про пенсию. Во цвете лет.
— А почему же?..
— Сердце, — коротко объяснил он. — Забраковали.
— Извините, я не знала. — Она забеспокоилась: — Так если сердце, вы посидите — наверно, вам танцевать вредно…
— Ничего, ничего, — он вновь повел ее в танце. — Это для военного дела у меня мотор не тот, а для мирной жизни — нормально.
— Вот и хорошо, — она пыталась сгладить неловкость, — вот и замечательно. Вы не печальтесь, учтите: в мирной жизни мужчины тоже очень и очень требуются!
Он промолчал. Они танцевали. И танец их становился все более складным, плавным, единым.
Лариса Евгеньевна следила за ними издали ревнивым глазом.
Потом в коридоре Фролов стоял у окна и курил «Беломор», выпуская дым в открытую форточку. А Вера, сидя на подоконнике, продолжала негромкий разговор. За окнами кружились медленные и большие снежные хлопья. За дверями зала слышались музыка и смех. А они беседовали тут, неподалеку от шумного бала, и беседа их была уже долгой, и по упрямой ложбинке меж бровей Фролова было видно, что он не был согласен со всем, что Вера говорила до сих пор, и заранее не согласен со всем, что она еще скажет впредь.
— Нет, вы все-таки еще чего-то не понимаете, — огорчалась Вера. — Общежитие — это очень важно, это ведь не просто приют какой-то для отдельных бездомных. Через общежитие миллионы проходят: и постоянные рабочие, и строители, и студенты…
— Вот именно — проходят, — подхватил он. — Пролетают — и скорее по своим домам.
— Да, конечно, — согласилась она. — Потом обязательно разойдутся по своим домам. Но — с тем, что в общем доме нажили.
— Невелик багаж, — усмехнулся Фролов.
— А вот и неправда! Вы вслушайтесь, слово-то какое: общежитие — общее житье. Тут сразу понятно, кто чего стоит. И ничего не утаишь, ни хорошего, ни плохого.
— Вот-вот, вся жизнь — как в аквариуме!
— Не в аквариуме. Просто у людей на виду. Злюку сразу видно, жадину видно, неряху… А это кому приятно? Вот и подтягиваются, переделываются.
— Ага, — не сдавался Фролов, — так сразу и перековались!
— Не сразу. Кое-кто и никогда. Но большинство улучшаются, это точно. Потому что хорошего в общежитии много. Дружбы такой я нигде не видала, братства даже. И помочь умеют как нигде, и просто на груди поплакаться. А жены из общежития выходят самые лучшие, уж вы поверьте…
И тут он неожиданно взорвался:
— Опять?!
— Что… «опять»? — не поняла она.
— Опять вы меня сватаете!
— Я — вас? И не думала.
— Думали, думали, это уже второй раз!
— Ну знаете…
— Знаю, знаю! У вас только одно на уме, больше нет забот!
Вера задохнулась от возмущения. Потом выпалила:
— Да кого за вас можно просватать? Какая дурочка за вас пойдет? Мрачный тип! Бирюк!
— А вы… сваха! Сватья баба Бабариха!
— А вы… вы… пират!
Она сама не знала, как это у нее вырвалось, — и замерла. Он тоже просто-таки остолбенел. Потом швырнул окурок в форточку и пошел прочь, пошагал по коридору, как в песне поется, «нелегкой матросской походкой».
Вера растерянно глядела ему вслед, хотела что-то сказать, но промолчала и уткнулась разгоряченным лбом в холодное оконное стекло. Глупо все вышло. Просто идиотски! Разругались, как пионеры, не пионеры даже — детский сад. Взрослые люди, а слово за слово, и — я с тобой больше не играю, дурак, сам дурак… И если бы хоть еще — дурак, а то прицепился этот чертов пират, пират… Какой там он пират! Матрос с разбитого корыта…
Из зала доносилась бодрая музыка, там продолжалось веселье. А за окном кружились и падали снежные хлопья, равнодушные ко всем людским радостям и горестям. Вера уставилась в светлую ночь невидящим взглядом. Она не плакала. Но плакать ей хотелось.
Сзади послышались шаги. Вера порывисто обернулась. Но это был не Фролов. По коридору степенно шли под ручку Игнатий Петрович с Люсей. Вера смотрела, как они удалялись. И когда, дойдя до площадки, они уже собирались спускаться по лестнице, она вдруг крикнула сорвавшимся голосом:
— Люся! Можно тебя на минутку?
Люся удивленно обернулась. Сказала что-то своему спутнику и побежала к Вере.
— Что, Верочка?
— Люська! — Вера обняла ее и жарко зашептала: — Брось ты этого Игнатия, брось! Беги к Митьке, любит он тебя, и ты его любишь, я знаю, любишь!
У Люси глаза полезли на лоб.
— Вер, ты что?! Ты ж сама говорила…
— А ты не слушай меня, ты сердце свое слушай! Ну пусть пьет, пусть, а ты борись, ты его зубами от этой водки оторви, только любовь свою не отдавай! Слышишь, Люська, только не любовь!