— Да уж сто́ишь, чего там говорить, — засмеялся папа Андрей.
Темка тоже облегченно засмеялся — он не любил слишком долгие ссоры и попросил:
— Пап, расскажи мне, пожалуйста, историю!
Это означало уже полное примирение, потому что истории, которые рассказывал папа Андрей, Темка любил больше всего на свете. Это были совсем не сказки, нет — сказки ему рассказывала бабушка Наташа или читала мама Галка. А вот свои истории папа Андрей как-то так и не читал и не рассказывал, а вроде тут же при Темке сочинял. Они могли происходить и в Москве, и в каком-нибудь тридевятом царстве, и в наше время, и при царе Горохе. Но все равно получалось так, что Темка узнавал в этих историях себя, и родителей, и бабушку, и пацанов из своего двора, хотя бы даже дело было в джунглях или в космосе. Начинал рассказ папа всегда одинаково — задумывался, очень быстро тер переносицу и говорил: «Представляешь, какая была история…»
Вот и сейчас папа Андрей потер переносицу и задумался. За стеной слышались глухие раскаты — в третьей серии много стреляли. И папа вдруг сказал незнакомым Темке голосом:
— А хочешь, я тебе расскажу совсем другую историю?
— Какую? Про кого?
— Военную историю. Про одного мальчишку… Про сына артиллериста.
— Хочу! — сказал Темка.
И наконец-то обнял папу, как обычно, тесно прижался к нему, затих в ожидании. Папа Андрей еще немного помолчал и начал негромко:
— «Был у майора Деева товарищ — майор Петров. Служили еще с гражданки, еще с двадцатых годов…»
Словно аккомпанемент известным симоновским строкам, зазвучала за стеной песня об Орленке. А папа Андрей рассказывал о любимом сыне майоре Петрова — Леньке, и его друге — майоре Дееве, и о любимой его поговорке: «Ничто нас в жизни не сможет вышибить из седла!»
Но потом пришла война. И страшные взрывы сотрясли землю. И вообще было трудно понять, где земля, а где небо в этом огненном смерче. И папин рассказ сливался с гулом канонады за стеной.
— Это же Ленька! — взволнованно и убежденно сказал Темка. — Почему он Леньку не узнает?
— Слушай! — тоже взволнованно сказал папа Андрей.
Он еще крепче прижал к себе Темку, рассказывая о том, как «шел в скалах тяжелый бой, и чтоб выручить всех, был должен кто-то рискнуть собой», и как майор Деев, заменивший Леньке отца, вызвал его к себе и сказал, что раз уж так «вышло на жизнь и смерть воевать, раньше других я должен сына вперед посылать».
Напрягшийся струной, Темка слушал и представлял себе, как Ленька, а может, совсем другой юный лейтенант, может, даже сам Темка, ну да, конечно, это он — Темка — полз с рацией на спине по извилистой горной тропинке ночью в немецкий тыл. И как он передавал по рации: «Немцы правее меня, квадрат пять-десять», а потом: «Немцы левее меня, квадрат три-десять» — и все время просил: «Дайте еще огня!» А потом… потом «радио час молчало».
— Его не убьют, — выдохнул Темка. — Его ни за что не убьют, правда, папа?
Но папа Андрей, казалось, не слышал сына. Наверно, он сейчас и сам был таким же мальчишкой, как Темка, и вспоминал что-то из своего детства — очень далекое и очень дорогое. Голос его чуть вздрагивал и становился глуше. Таким, наверно, был голос Леньки, который наконец раздался по радио:
Потом был огненный шквал. А потом на поле боя вышли санитары, унося в тишине и утреннем тумане раненых. И «раненый, но живой, был найден в ущелье Ленька, с обвязанной головой».
— Живой! — закричал Темка. — Я же говорил: таких героев не убивают!
Папа Андрей только грустно улыбнулся и дочитал стихи:
За стеной высоко и чисто пела прощальная труба.
— Это очень замечательная история! — сказал Темка. — Давай ты мне будешь ее рассказывать часто-часто!
— Нет, — ответил папа Андрей, — эту историю нельзя рассказывать часто.
И они оба замолчали. И говорить им обоим сейчас ни о чем не хотелось.
Мама Галка, досмотревшая третью серию, закричала из комнаты: