Вот и сейчас Галина канючила:
— Ну правда, Верочка, последний раз… Посидим, чайку попьем, у меня знаешь какое вишневое…
— Нет! — Вера была тверда. — Всё, обходитесь без третьей лишней!
Галина еще пыталась умолять, но они уже вошли в проходную, а во дворе комбината поток работниц разделился и разнес их к разным цехам.
К Вере подъехал автокар. Водительница его — маленькая, конопатенькая, похожая на какую-то печальную птичку — молча остановила машину. Вера тоже молча уселась рядом с нею. Конопатенькая повела автокар, не глядя на Веру, уставившись на дорогу большими грустными глазами. Так они и ехали. И молчали.
Наконец Вера как-то виновато сказала:
— Нет, Маша, пока нет.
— Я понимаю, — без всякого выражения сказала конопатенькая.
— Но будет, Машенька, — горячо заговорила Вера, — обязательно будет! Сегодня придет один из управления капстроительства. Он, конечно, немного в летах… но не это главное, ты понимаешь?
— Я понимаю, — так же повторила конопатенькая.
— А не он, так другой, — продолжала Вера, — но обязательно будет! Ты только жди и надейся.
— Я надеюсь, — без всякой надежды вздохнула конопатенькая.
И остановила автокар возле цеха Веры.
Вера помедлила — но что она могла еще добавить? — и спрыгнула с машины. Вновь как-то виновато улыбнулась и помахала Маше. Маша на улыбку не ответила, но тоже махнула рукой и покатила дальше по двору.
А Вера вошла в цех и отправилась в раздевалку, прислушиваясь к неумолчному грохоту за стеной.
Ткацкие станки ровно и безостановочно выстукивали свой ритм. Вдоль станков сновали молоденькие девчонки и женщины постарше, подвязывая оборвавшиеся нити, переключая станки с режима на режим. Все они были одинаково повязаны косыночками, а в остальном одеты по-разному. Кто в темных халатах, кто в ярких платьях, кто в брюках с кофточками.
Раньше, в первые годы комбината, у всех у них была униформа: комбинезоны из прекрасного ситца, ими же производимого. Но со временем продукция комбината стала греметь на всю страну, потом о ней прослышали за рубежом. Соответственно и эти замечательные ситцы сначала распространились по всей стране, а затем стали уплывать за ее кордоны, все реже и все в меньшем количестве оседая в родном городе. А затем и родная страна практически потеряла возможность любоваться этими российскими ситчиками. На сегодняшний день продукция комбината была уже продана в двадцать иноземных государств на двадцать лет вперед.
Правда, ткачихам выдавали норму — по восемь метров ситца в год. Но кто же станет тратить натуральный дефицит на рабочие комбинезоны? Вот и парились в цехах ткачихи в синтетике — от пятидесяти до ста процентов. Так что, плюсуя к этому запыленность и влажность, они спецмолоко получали не зря.
Вера работала в своем ряду спокойно, умело, с изящной сноровкой, в которой ощущался многолетний опыт. Глаза Веры внимательно следили за ритмом станков, готовые уловить малейший сбой.
Но ее отвлекли: подкатился очкастый толстячок в костюме с нарукавниками, размахивающий голубыми билетиками.
— Вот! — перекричал он гул станков. — Достал! Два в филармонию, концерт Брамса!
Вера слегка замялась. И он это сразу почувствовал, обеспокоился.
— Что? Что не так?
Ну как ему объяснить? Надо же, интеллигентный человек — технолог, а не понимает.
— Что, ну что? — не отставал он. — Не надо филармонию?
— Да нет, Леонид Григорьевич, почему, филармонию надо, но только, может, не так сразу…
— Как сразу?
Ладно, придется объяснять. Разве он не знает, что Катерина тут совсем недавно? Почему же, знает, три месяца. Ну вот. А знает он, откуда Катерина сюда приехала? И это знает: с Крайнего Севера. Вот именно, прямо из тундры. А там, в тундре, конечно, у каждого пастуха оленей на шее болтается транзисторный приемничек, но зато телевизора они еще не видели. То есть видели, но только на витрине в поселковом магазинчике. Телевизоры туда уже завезли, но телевидения там пока что нету — не доходит туда напрямую, а ретрансляторы только еще строят.