— Это говорит Таня! Мне необходимо вас увидеть!
Голос ее был звонкий и взволнованный.
— Что случилось? — насторожился я. — Есть что-то от Юрия?
— Нет… Но мне надо вам рассказать… сегодня, сейчас!
— Сейчас, Таня, я не могу. Может быть, завтра?
Карпо Иванович, будто слышал наш разговор, проворчал недовольно:
— От дела! Ему говорят: нужно сегодня, а он — завтра!
И Таня, тоже словно услыхав его реплику, взмолилась:
— Да-да, очень нужно сегодня!
Что мне оставалось делать? Я сказал:
— Сейчас приеду.
И удалился, не без раздражения хлопнув дверью. Но все равно успел поймать пущенный мне вслед одобрительный возглас дядьки:
— От! Это по-нашему!
Таня жила в новой двенадцатиэтажной башне светлого кирпича. Несколько таких кооперативных домов-близнецов построили в новом районе. Меня туда примчало такси, и я, сохраняя набранный ритм движения, вылетел из машины, влетел в подъезд, метнулся к лифту… но здесь мне преградила дорогу лифтерша в круглых роговых профессорских очках, забавно контрастировавших с ее добродушно деревенским ликом в белом платочке. Она вынырнула, как из засады, из какой-то каморки под лестницей и строго направила мне в грудь свой сухонький перст.
— Гражданин! Вы к кому?
— К Тане, — по инерции кратко сообщил я и поправился: — К Татьяне Борисовне Ермаковой.
— Пожалуйста, — смягчилась вахтерша, оценив мою вполне респектабельную внешность. — Квартира сорок четыре, седьмой этаж. Она уж третий час как пришла.
— Спасибо, — кивнул я и не удержался: — А это обязательно — спрашивать: кто, куда, к кому?
Вместо ответа лифтерша указала на красочно исполненное и забранное в рамку под стеклом объявление. Оно гласило: «Уважаемые гости! Задавая вам вопрос, к кому вы пришли, наш работник не проявляет бестактность, а выполняет решение общего собрания ЖСК».
У меня не было больше вопросов. Только та же мысль: как все-таки разнообразна жизнь! Одни не знают ничего даже про своих соседей по квартире, а другие знают всё про все двенадцать этажей и даже именно за это зарплату получают.
Ну да ладно, поехали дальше. На седьмой этаж, в квартиру сорок четыре.
В первый момент я решил, что ошибся номером. Дверь мне открыла худенькая, с короткой мальчишечьей стрижкой, похожая на подростка девушка в свитерке и джинсах.
— Спасибо, что вы пришли! — тихо и взволнованно воскликнула Таня.
— Ну что вы…
Я был несколько смущен этим порывом.
— Проходите, пожалуйста.
Таня повела меня в комнату, а я шел и все приглядывался, с трудом привыкал к ее новому вечернему облику, совершенно не похожему на дневной — яркий тип современной красивой уверенной в себя женщины! То ли все ушло со строгой формой Аэрофлота, то ли с пышным блондинистым париком, который был тогда на ней…
Нет, все-таки у женщин интуиция дьявольская! Я же ничего не говорил, я только размышлял, но Таня запросто прочла мои мысли:
— Я шиньон только на работу надеваю. Конечно, это давно не модно, но удобно. Знаете, когда утром спешишь, некогда даже в зеркало глянуть…
Я промолчал, но не безразлично, а сочувственно: мол, конечно, знаю, самому порой побриться времени нет. Без этого самого шиньона Таня выглядела гораздо моложе. Только если всмотреться в еле-еле, но все же наметившуюся паутинку морщин у глаз и губ, можно было заметить ее реальный возраст женщины около тридцати. Впрочем, я всматриваться не стал, не за этим я сюда явился. Я приглядывался к окружающей обстановке.
Комната Тани была небольшая, но просторная, мебели мало — только традиционная стенка, журнальный столик с двумя креслами, тахта. Я все косился, не подмигнет ли откуда-нибудь, как у нас с Юрием Сергеевым, японская девушка на открытке. Но потом перестал ее выискивать, сообразил: к чему Тане — девушка?
— Садитесь, пожалуйста.
Таня указала мне на кресло, а сама, сбросив тапочки с помпонами, забралась на тахту, зябко поджав под себя ноги.
— Курите. — Она протянула мне пачку сигарет и вспомнила: — Ах да, вы некурящий.
Но сама щелкнула зажигалкой, прикурила и жадно затянулась дымом.
— Вы, наверно, удивлены, что я вас позвала.
— Есть немножко, — не стал скрывать я.
— Понимаете, я все время думала, весь день… Я не так с вами поговорила… Мне нужно было вам многое рассказать…
Вдруг лицо ее стало каким-то жалким, она шмыгнула носом.
— Я люблю его! Я очень его люблю-у…
Она заплакала. По-детски беспомощно и горько, утирая кулачками глаза. Так что роль взрослого пришлось взять на себя мне. Я стал не слишком умело ее утешать.