— Ждал?
— Да-да, я теперь понимаю, он все время ждал. А потом посмотрел на часы и сказал; «Двадцать ноль-ноль. С днем рождения, Юра!» Тогда я вспомнила и начала поздравлять… А он встал и говорит: «Если в день, когда человеку — тридцать, даже ты об этом не помнишь, значит, и в остальные тридцать лет человек никому не нужен!»
— Красиво. Хотя и несколько преувеличенно. Что же вы ему — в ответ?
— Я начала орать.
— Орать?..
Таня виновато улыбнулась.
— Знаете, как кричит женщина, когда ей очень обидно? Я кричала, что он три года терзает меня, что он эгоист, что он даже не пытается подумать, почему я могла забыть…
— А он?
— А он выслушал, помолчал и ушел.
Так-так… Помолчал и ушел. А ему бы тоже поорать, помахать руками, постучать себя в грудь — разрядиться. Не берусь давать медицинские советы, но, по-моему, человеку противопоказано давить в себе крик. Этот крик все равно из него вылезет, только кто знает когда… Вот почему мушкетеры были такие крепкие ребята со стальными нервами? Может быть, потому что они чуть что — не рассуждали, а сразу хватались за шпаги?
Но, кажется, я сам чересчур долго рассуждаю. А пора бы уже спросить Таню:
— Почему вы не рассказали мне все это сразу?
— Не знаю… Сначала я думала… обычная наша ссора. Потом позвонил Петелин, что Юра пропал, рассказал про попугая, я испугалась…
— Ну с попугаем ложная тревога.
— Да, мне потом Куликов сказал. Я обрадовалась и… разозлилась: какая-то комедия получается! А тут пришли вы… Ой, опять!
Таня вскрикнула и метнулась из комнаты — на кухне вновь зашипел убегающий кофе.
Да, видно, пора брать это дело в мои надежные руки. У меня не сбежит!
Я вышел в кухню, где крайне огорченная Таня, обжигаясь, выливала гущу из заляпанной кофеварки.
— Извините, я сейчас новый… Извините… Вот так всегда, если уж день с утра не заладился…
Она приговаривала все это со слезами, но на этот раз я и не пытался ее утешать: пустяковые слезы по поводу сбежавшего кофе меня не беспокоили, напротив, даже радовали, ибо отвлекали от других слез более печальных.
— Не возражаете, если мы его вместе покараулим? — предложил я. — У меня не сбежит, работаю с гарантией.
— Конечно, конечно, только здесь грязища!
Ну, положим, это были традиционные женские отговорки, не имевшие под собой никаких оснований: кухня сияла чистотой, блестела кафелем и пластиком. Однако, видимо, желая создать еще больший комфорт, Таня нажала клавишу транзистора на полке. Он затрещал невнятно, она хотела его выключить, но я уж взял и это дело на себя, стал крутить ручку настройки, предоставив Тане заниматься ее делом — отмывать кофеварку, засыпать новую порцию кофе, заливать его водой, ставить на огонь.
Она делала это привычно и умело, да и я не подкачал: эфир транзистора очистился — и полилась негромкая песня, знакомый голос упорно неувядающей Эдиты Пьехи:
Таня вздрогнула и замерла. Потом сказала взволнованно:
— Это его песня! Песня о его Плёсе!
— О чем?
— О Плесе, городе, где Юра родился и жил до школы, а потом его отца перевели в Свердловск. Это где-то на Волге. Там Левитан написал «Над вечным покоем».
Словно подхватывая слова Тани, звучала песня:
— Это удивительный город, — вздохнула Таня. — Или, может, Юра удивительно о нем рассказывает? Там все друг друга знают и все друг с другом на улице здороваются. Как в деревне. И еще там очень-очень тихо. Юра говорит, там даже слышно, как падает снег…
Таня замолчала. А песня набирала силу.
Я слушал песню, когда-то очень популярную, а теперь почти забытую и непонятно почему звучавшую сегодня вновь. А Таня просто слушать не могла, ей хотелось выговориться. И она рассказывала, что Юрий больше всего мечтает о путешествиях. Как мальчишка. Оказывается, он даже марки собирает не те, что редкие, а те, что далекие. Откуда-нибудь с Гавайских островов или из Антарктики… Его, между прочим, филателисты-знатоки всерьез не признают. И вот он мечтает о путешествиях, а сам ездит довольно стандартно: командировки — Урал или Сибирь, отпуск — Крым или Кавказ.