— А в Плесе он потом бывал?
— Нет, там у него никого не осталось. Но он мечтает съездить туда. Мечтает — и не едет. Вроде бы не Антарктика и не Гаваи — от нас рукой подать. А он все мечтает и… не едет.
Таня опять умолкла. А Пьеха выходила на финал:
И вдруг в чистые задумчивые звуки песни ворвался посторонний, шипяще-свистящий звук. Мы с Таней огорошенно уставились на брызжущую черной пеной кофеварку. А потом не выдержали и расхохотались. Мы смеялись так долго, что я уж не говорю о Тане — но даже у меня выступили слезы. И я был вынужден признаться ей честно-откровенно:
— Хвастун я, получается! Извините, но хвастун, и все тут!
На улице из первого же автомата я позвонил Лёке. Телефон не ответил. Я набрал номер снова. Долгие гудки.
Да, опять я хорош: обещал прийти, она ждала, а я не пришел. Вот вам и столь излюбленный литературой конфликт долга и чувства. Нет, правда, не мог же я не откликнуться на зов Тани, тем более что он был похож на отчаянный SOS. Но с другой стороны, на все SOS все равно невозможно откликнуться, нельзя же быть круглосуточно на посту. Хотя опять-таки литература обожает изображать милицию именно в таком виде. Особенно лихо это изложено в известной песне: «Если кто-то кое-где у нас порой… мы поможем, мы все время на посту!» И в общем, это, конечно, так — мы, милиция, но не каждый же ее отдельный работник. Отдельный работник имеет в конце концов право на отдельную личную жизнь.
Ну а милиция — она действительно на посту. И я это четко ощущал, шагая синим вечером по городу. Вот сидит в стеклянном «скворечнике» над перекрестком работник ГАИ. Вот прохаживается перед гастрономом молоденький сержант и негромко приговаривает в микрофон на ремешке у плеча — передает оперативную информацию. Вот промелькнула и скрылась за углом желто-синяя машина ПМГ — передвижная милицейская группа спешит на вызов. А вот уже почти что легендарный дядя Степа: стоит старшина-каланча на площади, и потоки машин покорно замирают или срываются с места по мановению его полосатой волшебной палочки.
Не скрою, при виде всего этого я испытываю, как говорится, чувство законной гордости. Потому что в городе все спокойно, все нормально. Идут по своим делам или прогуливаются безо всяких дел люди, едут себе машины, светятся мирным домашним светом окна домов, сияют витрины последних еще работающих магазинов.
В витрине «Детского мира» была скопирована телевизионная заставка передачи мультфильмов: группа зверюшек уселась на стульчиках перед экраном телевизора, и неуловимый Заяц прикладывал лапу к губам, как бы говоря грозно нависшему над ним Волку: «Ну, погоди! Дай посмотреть мультик!»
Я остановился перед этой живописной картиной, подумал, вошел в магазин и купил большого плюшевого медведя.
В комнате моих соседей было шумно и весело. Громче всех что-то увлеченно рокотал уже знакомый мне бас полтавского гостя Карпо Ивановича. Пока я под дверью раздумывал, стоит ли нарушать их веселье, дверь сама распахнулась, и из нее выплыла — с какими-то уже опустошенными мисками — хозяйка Елизавета Николаевна.
— Илюша! А мы к вам заглядывали, а вас нету, а у нас гость дорогой, заходите, пожалуйста, заходите!
Я не успел и слова сказать, как она уже затащила меня в комнату. Здесь все было очень солидно и по-земному надежно: старая, еще подлинно деревянная, крупногабаритная мебель, большой стол, уставленный с народной широтой и щедростью не какой-нибудь современной консервной продукцией, а всевозможными домашними маринадами, соленьями и печеньями. За столом сидел усатый дядька Карпо Иванович, а рядом такой же усатый и плечистый хозяин Петр Семенович, мой коллега, капитан милиции. Разговор у них шел давний и теплый, судя по количеству бутылок на столе и раскрасневшимся лицам.
— Знакомься, Карпо, — сказал хозяин, — наш сосед и, между прочим, отличник нашего управления Илья Сергеев.
— Та мы уже трошки знайоми, — усмехнулся Карпо Иванович и по-деревенски вытер рукавом стул. — Сидайте!
— Садитесь, садитесь, кушайте, пожалуйста, — приговаривала, накладывая мне полную тарелку вкусной снеди, Елизавета Николаевна, тоже крупная, с полными белыми руками в ямочках у локтей.
И только теперь она заметила плюшевого мишку, которого я глуповато прижимал к своей груди.