Я вдруг очень громко и некстати рассмеялся. Все удивленно уставились на меня: что тут смешного?
Пришлось объяснять. Действительно смешно. Хотя, скорее, грустно. Меня тоже прямо выворачивало от этой привычки нашего полковника кривиться и морщиться при разговоре. И тоже порой хотелось плюнуть и уйти. Но я как-то раз не удержался, спросил у секретаря, в чем дело. И дело оказалось в том, что когда брали бандита Поперечного, наш полковник — тогда еще майор — тоже был там. Пуля Поперечного ему какой-то нерв повредила, и теперь у него такой нервный тик. Поначалу чуть ли не паралич был. И то, что он сейчас в строю, а не в санатории, так за это ему, может, еще один орден полагается… В общем, ни черта мы, оказывается, друг про друга не знаем!
Я изложил все это, а последнюю мысль мне почему-то захотелось внедрить в сознание моих слушателей особенно внятно и торжественно. Я встал с рюмкой в руке и провозгласил:
— Друзья! Товарищи! Люди! Почему мы так мало знаем друг друга?!
Далее столь пламенно начатая речь не удалась — Карпо Иванович потянул меня за полу пиджака, и я шлепнулся на стул.
— Верно кажешь! — одобрил он. — Ничего вы один про одного тут у городе не знаете! А от у нас в Санжарах…
Он не договорил и от полноты нахлынувших чувств затянул традиционную украинскую, без которой, наверно, не обходится ни одно застолье в его прекрасных родных краях:
И Петр Семенович с Елизаветой Николаевной дружно сдвинулись плечами, одинаково подперли кулаками подбородки и подхватили:
Мотив я знал, а слова — нет. Так что я только подмурлыкивал и смотрел на поющих с любовью. Они мне очень нравились — простые хорошие люди за широким крепким столом посреди старой основательной мебели в добром надежном доме. Я любовался ими, я переводил взгляд с Карпа Ивановича на Петра Семеновича, с Петра Семеновича на Елизавету Николаевну, с Елизаветы Николаевны на… Так-так! Переводя взгляд с Елизаветы Николаевны, я обнаружил сидящего рядом с ней Юрия Сергеева.
Он тоже подпевал, блаженно улыбался и был под явным хмельком — такой, каким я видел его на фотографии под стеклом журнального столика у Тани. Я тряхнул головой. Я протер глаза. Но Юрий не исчез. Естественно, я знал, что этого не может быть, потому что такого не может быть никогда. Но все равно это уже было, это произошло, и это означало, что пришла пора мне снова мысленно побеседовать с человеком, которого я ищу…
— ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ!
— ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, ИЛЬЯ ПЕТРОВИЧ!
— ПОСЛУШАЙТЕ, ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ, МЫ ВЕДЬ УЖЕ НЕПЛОХО ЗНАКОМЫ, ДА ЕЩЕ И ВСТРЕТИЛИСЬ ЗА ТАКИМ ХОРОШИМ СТОЛОМ… НУ, НА БРУДЕРШАФТ МЫ ПИТЬ НЕ СТАНЕМ, НО, МОЖЕТ, ПРОСТО ПЕРЕЙДЕМ НА «ТЫ»?
— ДАВАЙТЕ.
— ДАВАЙ! ЧТО БЫ МНЕ У ТЕБЯ ТАКОЕ СПРОСИТЬ?..
— А ТЫ НИЧЕГО НЕ СПРАШИВАЙ.
— НЕ-Е-ЕТ, Я ВЕДЬ ДОЛЖЕН ТЕБЯ НАЙТИ!
— КОМУ ТЫ ДОЛЖЕН?
— ТЕБЕ ДОЛЖЕН. И СЕБЕ… СКАЖИ, А ЭТО ОЧЕНЬ ОБИДНО ЧТО ТАНЯ НЕ ПОЗДРАВИЛА С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ?
— ОЧЕНЬ. ХОТЬ В ПЕТЛЮ ЛЕЗЬ!
— МОЖЕТ, ТЫ И ПОЛЕЗ?..
— НЕ ЗАДАВАЙ ВОПРОСОВ, НА КОТОРЫЕ Я НЕ МОГУ ОТВЕТИТЬ.
— ВЕРНО… А ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКОЙ У ТАНИ БЫЛ ДЕНЬ? И КАКАЯ ВООБЩЕ У НЕЕ РАБОТА? ТЫ ЖЕ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ. ВОТ У НАС ЕСТЬ ПОЛКОВНИК — НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ…
— Я ТОЛЬКО ЧТО СЛЫШАЛ ЭТУ ИСТОРИЮ.
— ДА?.. НУ ЛАДНО, ТАНЯ НЕ ПОЗДРАВИЛА, ТАК ЧТО — НА НЕЙ СВЕТ КЛИНОМ СОШЕЛСЯ?
— СОШЕЛСЯ!
— ТОГДА ЧЕГО Ж ТЫ ЕЕ СТОЛЬКО ЛЕТ ТЕРЗАЕШЬ? ЧЕГО НЕ ЖЕНИШЬСЯ?
— А ТЫ?
— ЧТО… Я? НЕ ОБО МНЕ РЕЧЬ. И Я… ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ… Я ЖЕНЮСЬ, ОЧЕНЬ ДАЖЕ СКОРО ЖЕНЮСЬ!
— ПОЗДРАВЛЯЮ!
— ПОКА НЕ С ЧЕМ. ЮРА, НО ТЫ ХОТЬ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ОНА ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИТ И ЖДЕТ? А КОГДА ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛЮБИТ И ЖДЕТ, УЖЕ СТОИТ ЖИТЬ.
— А ЕСЛИ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК В ДЕНЬ, КОГДА ТЕБЕ — ТРИДЦАТЬ, ЗАБЫВАЕТ, ТО ОСТАЛЬНЫЕ ТРИДЦАТЬ УЖЕ…
— СЛЫШАЛ! ЭТО Я ТОЖЕ СЛЫШАЛ. КРАСИВАЯ ФРАЗА. ОТ ДУШИ, Я ПОНИМАЮ, НО И ВСЕ ЖЕ — ТОЛЬКО КРАСИВАЯ ФРАЗА.
— ДУМАЕШЬ?
— ДУМАЮ. И ЕЩЕ Я ДУМАЮ ВОТ О ЧЕМ: ПОЧЕМУ ЗА СТОЛЬКО ЛЕТ ТЫ ТАК И НЕ ВЫБРАЛСЯ В СВОЙ РОДИМЫЙ ПЛЕС?
Юрий не успел ответить — зазвонил телефон.
— Это меня! — убежденно сообщил я Юрию и всем собравшимся за столом. — Это меня зовет Лека!