- Переферзефф! Тут Апполон Григорьевич сказал, что недафно ты на каком-то балу интересные песенки пел?
- Э, Иван Карлович, было такое. У князей Юсуповых. На детском балу. Музицировал и пел.
- Даже так? Что, они сами тебя на бал пригласили?
- Нет, Иван Карлович. Мы с тётей Ариной с ними не знакомы. Но мы состоим в родстве с Нелидовыми, вот тётя Надежда Фёдоровна нас и пригласила. И, смею заверить, Иван Карлович, никаких нарушений допущено не было. И музыка, и песни все разрешённые. Просто княжна Надежда попросила исполнить.
- Проферим, Переферзефф! Ладно, пойдём-ка мы к Апполону Григорьефичу. Пусть он сам оценит, нарушил ты или нет.
Не поверил наставник. Сам он в музыке не особо разбирался. Оказалось, в своём классе пения нас уже ждал сухонький учитель музыки. Был он похож на слегка бородатого Антона Павловича Чехова из моей памяти. И, конечно, Апполон Григорьевич Лядов музыку знал отлично! Хотя, я у него пока числился в отстающих. Но у меня на учителя пения обид не было. Да, спрашивал строго, но точно по делу. Просто у меня пока возможности отличиться не было.
И когда я сыграл на полурасстроенном фортепиано один за другим, и без отдыха, "К Элизе" Бетховена, "Полонез" Огинского, а потом уже "Вальс дождя" и под конец "Мелодию слёз", мои учителя не смогли так сразу прийти в себя. Просить спеть они меня уже не решились. И так ведь целый концерт получился. Ладно ещё о подробностях расспрашивать не стали. Хотя, когда я объявлял о том, что "Вальс дождя" посвящается моей матери княгине Софье, кроме княжны Татьяны рядом никого не было. А что "Эти глаза напротив" как бы и предназначались ей, то тут и таиться смысла не имелось, потом и видоков хватало.
- Э, Переверзев, Бетховена и Огинского ты сыграл вполне на уровне. А остальные произведения чьи?
- Э, Апполон Григорьевич, извините, пожалуйста! Не хватило смелости признаться!
- Ну, Переверзев, скромность нужна в меру. Значит, последние композиции твои? Очень достойные и зрелые вещи! Хотя, вроде, ты на балу исполнил и какое-то произведение Чайковского?
"Танец маленьких лебедей" мне пришлось исполнить даже два раза. Признался, что как бы случайно узнал ноты и не сдержался, и, чтобы удивить княжну, сыграл. И последнюю песенку, мол, тоже именно для неё спел.
- Ты, Переферзефф, не на ту барышню нацелился! Скромнее себя надо фести! Да и молод ещё!
Конечно, возражать наставнику не пристало, да и было опасно.
Потом я решил не мелочиться и выдал и "Большой вальс", и "Танец трёх лебедей". Сообщил, что и эти композиции принадлежат Петру Ильичу. Мол, тоже случайно узнал.
- Да, Переверзев, удивил! Получается, ты до сих пор таился и скрывал свои способности? И почему же? Ладно, можно считать, что по пению полностью отчитался. И, да, представь, пожалуйста, ноты всех композиций и слова песен. Так сказать, для отчёта и проверки! Вдруг всё-таки какую крамолу там скрыл?!
Тут мне пришлось задержаться ещё на пару часов. Ничего не поделаешь, наказ учителя! Да и пусть он поставит мне, ага, зачёт по пению! Все композиции и песни, что на балу и сейчас исполнил, даже произведения Шопена, Бетховена и Огинского записал. Чтобы поверили. И, к счастью, память не подвела.
Конечно, тётя Арина удивилась задержке, но, с другой стороны, даже обрадовалась. Отметился перед учителями, и по делу, в лучшую сторону. Разве это плохо?
Мы сели обедать, и вот сразу после трапезы я и подсунул тёте нарисованные мной как бы не совсем и приличные рисунки, заодно и сшитые мной вещи. Моё лицо слегка и порозовело, а сердце забилось сильнее, чем обычно. Конечно, волновался. Музыка тоже хорошо, но всё же и сейчас предлагалось очень важное и необычное дело, и неизвестно было, как ко всему отнесётся тётя Арина. Это для меня она просто любимая тётя, а, в сущности, Арина Васильевна являлась молодой и очень красивой девицей. И строгой. Но мастерицей! И она вполне могла изготовить эти вещи!
- Тётя Арина, извини, пожалуйста, но позволь мне сделать тебе небольшое предложение. Тут я нарисовал разные картинки, но ты не думай, что у меня одни непотребства в голове. Пожалуйста, сначала примерь эти вещички и оцени. Если они не доделаны, то подгони под себя. Мне думается, что женщинам они должны понравиться. А то всё то, что сейчас носится, и даже у тебя, не совсем удобно для ношения. Хотя бы даже эти корсеты. Любой врач скажет, что они просто вредны для здоровья! Пусть, кто хочет, носит, но вот ты могла бы одевать именно эти вещи и, главное, шить их и продавать. Я знаю, что ты у меня очень умелая и шагаешь в ногу со временем, и вполне чувствуешь, что нынче требуется женщинам. Правда, надо сначала постараться получить на них привилегии. А то вообще останемся с носом. Но пока времени у нас полно. Вот проверишь всё на себе, подгонишь, а потом подашь и прошения. Что надо, сошьёшь, потом нарисуешь и напишешь. А я помогу. Ну, как тётя?
Тётя опять просто ласково потрепала меня по волосам.
- Да, Борис, сильно ты изменился после болезни. К счастью, выжил. Я уж сколько молилась Всевышнему, чтобы он пожалел тебя. Один ты ведь у Софочки остался. Пусть земля ей будет пухом. Настрадалась, бедная. А теперь, надо же, у тебя разные задумки появились. То музыка, то эти вещи! Ладно, иди пока. Я всё проверю и потом тебе скажу.
Да, моя мать Софья умерла не так давно, лишь шесть лет назад, и ей было всего тридцать четыре года! Я подозревал, и иногда и тётя проговаривалась, что она вышла замуж за отца только из-за титула, и что ей просто некуда было деться. Она и тётя Арина происходили из курских дворян Переверзевых, но весьма бедной ветви, оттого у них на приданое почти ничего не имелось. И, как правило, бесприданницам всегда трудно подыскать для себя достойную партию. Можно, было, конечно, остаться незамужней, но мать предпочла замужество. К сожалению, и дальнейшая жизнь у неё, несмотря на уже спокойного и почти взявшегося за ум мужа, не удалась. Как проговаривалась изредка, и с большим сожалением, тётя Арина, мой отец в молодые годы, тем более, после смерти своей матери и моей бабушки, имел, честно говоря, не самое лучшее поведение, и из своих скромных доходов он так ничего и не успел скопить. Ладно хоть, что женился после Восточной войны, но, жаль, в достаточно зрелом возрасте и имея расшатанное здоровье, правда, из-за тяжёлых ранений на войне. Ему было тридцать восемь лет, а матери - только двадцать. Про разные семейные сложности и неурядицы я уже вполне понимал и их не осуждал. Главное, что дали жизнь мне! И было их сильно жаль!