Доведя все до логического конца для нас обоих, Степан ложится рядом со мной, притягивая меня к себе, укладывая мою голову на свое плечо, целуя макушку моей головы и поглаживая мой бок и бедро.
Находясь в его объятиях, в каком-то приятном дурмане, наблюдаю взглядом за покачивающимся членом Степана. Он слегка обмяк, но так и не упал. Про себя называю его стойким солдатом. По сравнению с ним член моего мужа иначе, как пипеткой, и не назовёшь.
Да, все же пять дней назад я была совершенно права в своём определении размера Толькиной пипки.
Глава 3
Лежу рядом с Любашей, поглаживаю её шикарные округлости и просто млею, такое чувство, что я к себе домой вернулся после длительного похода в никуда.
Люба притихла, как мышка. Мне даже хочется её защекотать, чтобы снова услышать слова возмущения, но главное не в словах, а в её мягком, бархатистом, глубоком, обволакивающем голосе. Ещё в ее интонациях без жеманства и бабского актерства. Но…
Даная моя молчит, и я тоже. Чувствую, что мы оба наслаждаемся тишиной.
Кстати, как показывают мой опыт и практика, очень мало людей, которые умеют молчать. Тех, кто умеет молчать красиво, ещё меньше.
У Любаши с этим превосходно. Она говорит своим дыханием. Интуиция мне подсказывает, что девушка моя мучается, хочет что-то спросить или сказать, но продолжает партизанить.
Варианта у меня три: боится, стесняется, подбирает слова. Кстати, все эти мыслеформы мне нравятся, так же как и сама шикарная фактурная женщина.
До вчерашнего дня я был твердо уверен в том, что мне нравятся тонкие и бестелесные красавицы. Этакие Твигги - девушки хрупкого телосложения с узкими плечами и бедрами, маленькой грудью и попкой, тонкими ножками и ручками. Смотря на них, визуально видишь одни ноги.
Мама, зная мой вкус, всегда подтрунивает над ним, говоря, что меня явно в роддоме подменили, раз я люблю фитюлек с теловычитанием и обезьяньими попками.
Маман у меня отличная, каждое её слово не в бровь, так в глаз. Как-то в очередную нашу встречу мамсик, потрепав меня по волосам, сказала:"Степушка, поверь мне, найдётся и на тебя твоя фактура. Возьмёшь ты её в ручищи свои загребущие и поймёшь, что это все твоё. Будешь обнимать и бояться отпустить."
Выслушав мать свою, только фыркаю, потому как уверен на сто процентов в своих предпочтения, проверенных годами.
Да уж, никто не знает нас лучше наших мам. Отчего бежишь, к тому и прибегаешь, думаю я, вдыхая какой-то особый аромат волос своей гостьи.
Любушка все ещё тихорится. По ее дыханию понимаю, мучается моя сердешная, невысказанными сомнениями и опасениями. Решаю, все же ей помочь.
- Не тяни уже, говори, что гнетет тебя, милая моя деточка? - чмокая трусишку в лобик, произношу нежно и мягко, чтобы окончательно не загнать красавицу мою в болото самокопания.
- Степан, прошу меня извинить, отчества я вашего не знаю. Вы, не подумайте обо мне ничего такого. Я на самом деле не такая. Если честно, даже и понять не могу, как со мной такое и приключилось. Мне очень стыдно за такое моё развязное поведение. Господи, как же мне стыдно. И это честно на все тысячу процентов. Со мной такое впервые. Ужас, какой!
Ужасаясь, женщина очень тяжко вздыхает. Начав выдавать свой спич ровно и спокойно, Любушка все же переходит на речевой галоп.
- Нет, не Вы - ужас, а то что я так низко пала. Нет, нет, Вы, Степан, ни в чем не виноваты. Это я сама позволила себе этот падёж. Господи, прости мою душу грешную, за падёж. Тфу, то есть за падение в пучину разврата.
Слушаю ее, а сам думаю о том, все же есть настоящие женщины, переживательные, волнующиеся за свой падёж. Нет даже не так, а не допускающие в свою жизнь этого явления ни мысленно, ни физически.
Они этого не делают, потому что порядочность и верность для них норма жизни. В унисон моих мыслей слышу слова Любы.
- Понимаете, Степан, у меня никогда за годы супружества никого не было кроме мужа. Ойц, да и му-ж-ж-а у м-е-н-я тоже, как я п-п-п-о-ни-ма-йую, не бы-л-л-л-о, - на последней фразе Любонька захлебывается в слезах.
Всю свою пламенную речь она произносит мне в грудь, прямо в самое сердце.
С каждым ее словом я только сильнее прижимаю вздрагивающее женское тельце к себе.
Мне ужасно хочется её зацеловать от этого её чистосердечного раскаяния.
Знаю, что слова Любы даже на детекторе лжи не надо проверять, потому как в каждой букве пульсирует боль, искренность, честность.
- Отпускаю тебе все вольные и невольные пригрешения, дочь моя! Особенно падёж в пучину любви и радости! - совершенно серьёзным голосом произношу я.
Рывком перекатываюсь наверх Любаши. Опираясь на левую руку, правой собираю её запястья в свою ладонь, чтобы не дать ей лицо от стыда руками своими закрыть. Ага, ну вот же ж, прикрыть ладошками не может, так зажмурить глазки это пожалуйста.
- Любаша, открой глаза, очень прошу тебя! Ну же, девочка, не трусь! Давай, трусарди, сначала сделай щелочку, потом подгляди ид-под ресничек своих длинных, а затем уже распахни омуты глаз своих зелёных. Ииии, что совсем никак?!
Сначала пытаюсь действовать мягко методом убеждения. Тщетно. Подтягиваю тяжёлую артиллерию.
- Ладно, раз так, то придётся мне осенить тебя членом своим животворящим и им же снова устроить тебе падёж в пучину телесного сладострастия, - от тона убеждения плавно перехожу к угрожающему рычаю и начинаю тереться о тело моей Данаи своим восставшим возбуждением.
Почувствовав приближающуюся опасность, Любушка распахивает свои зелёные глазища. Смотрит на меня вопрошающим взглядом. Жду от неё нового спича.
Если честно, я не любитель длительных женских стендапов, но Любины мне явно заходят. Нет, это конечно, пиздец, но они мне реально нравятся. Вот, так бы слушал и слушал.
- Степан, Вы что в Бога не верите?
Любаня с такой удивленно серьёзной интонацией задает мне вопрос, что я еле сдерживаю в себе хохот, который может разорвать меня на части.
Стараясь держать лицо, собираюсь с силами, чтобы разъяснить женщине, лежащей подо мной, свою жизненную позицию.
- Любонька, поверь мне, я искренне верю в Бога и максимально стараюсь следовать заповедям людей, их написавшим. Для меня свято - не кради, не прелюбодействуй, не возжелай дома и жены ближнего своего, не сотвори себе кумира, не произноси имя Господа всуе, не убивай, не лжесвидетельствуй. Это я так, конечно, цитирую не близко к тексту.
Пока говорю, все время наблюдаю за реакциями Любаши. Все, что она думает, отражается на её лице. И это мне тоже нравится. Она, вообще, очень настоящая.
- Люба, все эти слова, как и правила дорожного движения, написаны не просто так, а на основании чьего-то жизненного опыта. Поверь мне, чаще всего не самого удачного. Этими заповедями нас предостерегают от совершения того, что может принести боль нам самим или другим людям. То, чем мы с тобой не так давно занимались, и что ты обозначила, как падёж в пучину разврата, называется любовью.
Делаю паузу, глаза Любы становятся ещё больше. Ее зелёная радужка начинает приобретать более яркий и насыщенный оттенок. Зависаю, любуясь переходом светло-зеленых градиентов в ярко-изумрудный. Зрелище чертовски красивое, просто завораживающее. Отмираю и продолжаю говорить.
- Милая моя, это прекрасное действие созвучно с твоим именем Любовь! Так вот, Любушка, ты - шикарна и великолепна, как сама любовь, которой мы с тобой занимались. И ничего постыдного в этом нет. Так как нет и никакого падежа в пучину разврата. Судя по твоим словам, ты - разведена или находишься в стадии развода. Я тоже не обременен узами Гименея. Если поняла, то просто моргни. Отлично! - заканчивая свою пламенную речугу, мягко и нежно целую Любу в её красивые полные губы.
- А зачем Вы мне все время руки держите? В прошлый раз Вы, Степан, мне их ещё и связали, - краснея и хлопая глазами, произносит моя Даная.
- Прошу прощения за деспотизьм, Любушка. Мера эта сугубо вынужденная и профилактическая, чтобы ты, не дай Бог, себе повреждения и увечья не нанесла. Ты так бурно на все реагируешь и все время норовишь совершить падёж на пол, что приходится прибегать к такими превентивным мерам. Я сейчас руки твои отпущу, только ты пообещай, не совершать резких движений. Хорошо?