- Эка, Вас понесло, Анатолий Дмитриевич, - говорю, не дослушав Тольку до конца. - Не утруждайте себя, это вредно для Вашей нервной системы и мозга, и то и другое может от раздутого самомнения лопнуть. Хотя чего это я себе позволяю дерзить, говоря с человеком, возомнившим себя практически Богом. Анатолий, Вам нимб голову не жмёт, случайно?
- Толик, чего ты с этой прошманденью танцы с бубнами разводишь. Она же просто издевается над нами, потешается над тобой, - взвизгивая, подскакивает со своего места свекруха.
- Замолчи, мам. Дай нам поговорить, - осаживает мамашу Анатолий и, поворачивая голову в мою сторону, продолжает говорить. - Люб, серьезно, может хватит уже. Повеселились, поразводились, характерами померялись и харэ. Ну, мы же может и не всегда хорошо, но ведь жили, детей родили. Я понял все и осознал. Больше никаких баб на стороне. Буду внуков нянчить, музыкой, наконец-то, займусь. Давай уже пойдём на мировую и заживём, как прежде. Любка, ну ты же не такая стерва, какую из себя сейчас корчишь…
От наглости Толькиной и от его умения налёту переобувать лыжи я даже дар речи на некоторое время теряю. Пока скидываю оторопь, наблюдаю за его выжидающим взглядом.
- Так, все понятно, давай, Анатолий, на этом и завершим наш разговор. Никакого, как прежде не будет. Я тебе уже ранее в кафе говорила, нас с тобой больше нет. Вот и вся история. Живи в свое удовольствие, занимайся музыкой, создавай свою студию, пей, гуляй, развлекайся с женщинами, - ты на все это теперь имеешь право, как человек свободный от семейных обязательств. Все, не могу больше уделить вам ни внимания, ни времени, у меня деловая встреча, мне ехать нужно, - стараюсь завершить совершенно никчёмный разговор.
- Значит, вот так ты, Любка, решила. Хочешь стряхнуть меня, как говно с лопаты, а сама вся такая благополучненькая и дальше продолжать жить в сытости. Хуй тебе во все твоё поросячье рыло! - рычит Толян, тыча мне в лицо "дулю".
Его жест в виде худой фигуры из трех пальцев вызывает у меня приступ гомерического хохота, который мне не удаётся сдержать.
- Ты, блядина, ещё пожалеешь. Ни раз ещё попомнишь меня, тварь жирная, - начинает истерично орать Анатолий. - Я буду делить с тобой все до последнего спичечного коробка, хотя нет до последней спички. Ты развод не получишь, пока не отдашь мне половину от всего, что у нас есть. Я по твоей вине остался без работы, жить мне не на что, поэтому у меня есть единственный выход - придаётся подать на алименты на детей. И поверь мне, милая, я уверен на тысячу процентов, что это сработает, потому что за детей своих ты, тварюга, на коленях ко мне приползешь.
Смотрю на то, что сидит напротив меня, и назвать его человеком нет ни сил, ни желания. Ничего в моей душе к нему не осталось кроме сожаления, горечи и отвращения.
- Что уставилась на меня, образина? Одну дочь ты уже потеряла, и остальные от тебя тоже отвернутся. Это я обещаю. Думаешь, просто так Катерина на твои звонки не отвечает и на свадьбу к сестре не приехала? Нет, дорогуша, моё слово для Катьки большой вес имеет. Так что, прежде чем, артачиться и пытаться пугать меня сто раз подумай, Любашенька, - всю свою подлую тираду Анатолий произносит жёстко и язвительно, стараясь, бить как можно больнее, зная точно, что дети для меня самое дорогое.
- Да, все верно, ты очень сильно стараешься вбить кол между нами и Катюшей, - пытаясь удержать себя в руках, как можно спокойнее отвечаю Анатолию, - но я уверена, что жизнь все расставит на свои места. Пройдёт время и Катюша, как умный человек, все поймёт правильно и вернётся к нам…
- И кстати, правды ради, - слышу позади себя голос Анюты, - Катюша не приехала на мою свадьбу, потому что готовилась к концертному туру. Мы с ней созванивались и до моего торжества, и после. Так что не нужно говорить того, чего ты не знаешь. Хотя, Боже, о чем я, ты же привык все время врать, изворачиваться и опускаться до банального, пошлого и подлого шантажа.
- Как ты смеешь так с отцом разговаривать, неблагодарная! Отец для детей это святое, - кидается на защиту своего сыночка Анна Васильевна. - Вот оно материнское воспитание. Никакого уважения к родному отцу не привила детям.
- Я что-то не поняла, бабуля, какое уважение мы должны испытывать к отцу, выразившему сомнение в отцовстве по отношению к нам, своим детям. Это первое. И второе, меня очень впечатлило заявление про алименты, на которые мой так называемый отец хочет падать, - выдержка немного подводит мою дочь, её глаза наполняются слезами негодования, голос начинает дрожать. - Мне стыдно за такого отца. Знаете, у нас в принципе не было ни отца, ни бабушки с дедушкой, поэтому лично я не буду против, если вы оба не станете со мной общаться.
После слов Анны свекровь и Толик ещё пытаются вставить свои пять копеек, но дочь моя, имея отчасти характер Гавриков, очень быстро ставит их на место.
- Мам, одевайся, мы опаздываем, - произносит дочь, украдкой мне подмигивая, - у нас же встреча. Не хорошо людей задерживать.
Из кабинета выходим практически все вместе. Ни о каких прощальных словах, конечно же, не может быть и речи, но и здесь наши родственнички оказываются на "высоте".
- Да, чтоб все свиньи твои передохли и на вас падучая напала, - обернувшись, шипит нам в спины Анна Васильевна.
- Ты, тварь, ещё пожалеешь. Эх, пожалеешь, - продолжает посыл своей мамаши Толька.
- И Вам желаем здравствовать, - смеясь, громко произносит Анька. - Мамуль, предлагаю по дороге к дизайнеру заехать в церковь, поставим свечки Семистрельной иконе Божией Матери и этим упырям тоже.
Как решили, так и едем на встречу через церковь, ставим свечи и молимся. После Семистрельной иконы я долго стою у Богородицы. Всматриваясь на святой лик, думаю о Степане и молюсь за него и его скорое возвращение.
Глава 27
На горизонте брезжит рассвет. Хоть и начало мая, но ранним утром еще изрядно прохладно. Я в футболке и тонких штанах сижу на крыльце управления фермы в полной прострации в позе вселенской скорби. Холода не чувствую совсем. Мои руки от бессилия опущены. Пальцы и ладони ходуном ходят от нервной дрожи. Мое тело раскачивается из стороны в сторону. Не знаю, какое у меня сейчас выражение лица, просто чувствую, что по моим щекам водопадами текут слезы. Даже не пытаюсь вытирать эти слезные реки. Сил нет.
Моя душа воет и скулит, как собака о мертвеце. Я душе моей подвываю только тонко, протяжно и очень тихо, практически беззвучно. И тоже вою о мёртвых душах. Почти о шестиста ни в чем не повинных свинячьих душах, среди которых было пятьдесят три супоросные матки со сроком опороса в ближайшие семь дней.
С учётом, что все самочки не первого опороса, то в среднем мы предполагали получить в этот приплод около 750-ти высокопородных поросят. Значит сегодня погибли 1250-т хрюкающих душ.
"Господи, не знаю куда улетают души невинных животных, но пусть мои пятачки попадут в свиной рай,"- произношу мысленно, начиная всхлипывать вслух.
- Мам, ты как? Давай водички принесу и таблетку какую, вдруг поможет? - тихо с надеждой в голосе произносит Димка. Моего плеча касается теплая рука. - Ты совсем холодная. Может в дом пойдём?
Ничего не отвечаю сыну. Только тяжело вздыхаю и снова плачу. Он понимает, тоже ничего мне не говорит, уходит. Слышу это по его удаляющимся шагам.
Спустя несколько минут Дима возвращается, накидывает на мои плечи ватник, протягивает большую чашку горячего чая и какие-то таблетки.
Со вздохом беру все в руки, но пить не тороплюсь. Сил у меня нет ни на что.
В полном изнеможении кладу голову на плечо сына и снова начинаю плакать.
- Любовь Петровна, нашим пожарным расчётом все мероприятия завершены. Пожар ликвидирован: горение прекращено и приняты меры по предотвращению возобновления горения. Угрозы жизни людей и животных нет, - рапортует мне начальник пожарной части, лично сам прибывший на мою ферму. - Люба, то, что это поджог можно даже к бабке не ходить. Мы обнаружили несколько бутылок с зажигательной смесью. Их закинули в разбитые окна. Эксперты приедут чуть позже. Документы для страховой мы все подготовим. Поспи хоть немного. На тебе лица нет. Да, до экспертов ничего не трогайте в свинарниках.