Выходило, что две наши семьи были крепко связаны четырьмя дружбами: между старшими мужчинами, которые уже двадцать лет вели один и тот же разговор; между двумя женщинами, которые на протяжении тех же двадцати лет рожали детей и помогали друг другу их растить, так что у каждого ребенка было по две матери и по две кормилицы; между студентом Иваном и сестрой Рохл и между Благодарением-Богу и Рахмонеслом. Младшие дети всегда беспрепятственно играли во дворе у нас и у Федоркивых, делились друг с другом едой и говорили на одном языке.
Однако между взрослыми детьми наших семей, где-то от восемнадцати до тридцати лет, отношения были натянутыми. Нельзя сказать, чтобы они были врагами, но всегда присутствовали какие-то разногласия, всегда достаточно было искры, чтобы пороховая бочка взорвалась. По воскресеньям и в праздники все парни обычно собирались в трактире: сначала мирно шутили, потом кто-то ненароком отпускал бранное словечко, кто-то хвалился силой, кто-то подначивал. Потом уже мерялись мускулами и боролись друг с другом — поначалу в шутку, но вот уже кого-то ударили кулаком, кого-то схватили за чуб — и начиналась настоящая драка. Поначалу не в полную силу, со смехом, но потом становилось все жарче и жарче, в дело шли кружки и бутылки, стулья и лампы, подсвечники и ножки столов. Наконец вся эта куча-мала вываливалась на улицу, привлекая внимание зевак и увеличиваясь в размерах, словно снежный ком. Дрались стенка на стенку, лилась кровь, визжали бабы.
Староста всегда появлялся лишь по прошествии часа, когда наиболее благоразумные уже начинали успокаиваться и брататься друг с другом. Заключалось перемирие, и вскоре все снова оказывались в трактире: мирились, пили водку и пиво, со знанием дела обсуждали захваты и удары и с гордостью демонстрировали ссадины, порезы, раны, царапины и синяки. И снова все от души радовались друг другу, напивались и расставались друзьями — и оставались ими до тех пор, пока в один из воскресных или праздничных дней все не повторялось в точности так, как это было сегодня.
7
В пятницу в маленькую деревянную церковь набилось столько народу, что яблоку было негде упасть, а маленький круглый священник с низким лбом и жесткими, как щетка, волосами все говорил и говорил. Все знали, что вчера он был в гостях у помещика, ел там и пил, а домой вернулся с подарками. И сам он уже рассказывал прихожанам, что услышал в гостях, а именно что еврей Юнгерман, банкир, хочет арестовать помещичье имущество, а все евреи в пятницу вечером едят белую булку, рыбу и сливовый компот. Ну и конечно, что именно евреи распяли Спасителя! И несмотря на все это, среди прихожан находятся люди, которые живут с ними в дружбе, кормят грудью их детей и путаются с их бабами.
Он не назвал Федоркивых по имени, но все и так знали, о ком речь. Сыновья Федоркива тоже были в маленькой церкви. Они вполуха слушали подстрекательства священника и уже подумывали о рукопашном бое, которым наверняка завершится сегодняшний день.
Для нас, детворы, этот день был настоящим праздником. Лед на замерзшем и очищенном от снега ручье был гладким, как стекло. Вместе с нами пришел кататься и наш Рахмонесл, но как только появилась орава Федоркивых, Благодарение-Богу сразу же от них отделился — никто и не заметил, как Рахмонесл ушел вместе с ним. Сначала они играли в снегу, а потом прятались в нашем хлеву, где было тепло и можно было с головой зарыться в солому. Перед корчмой кипела жизнь: люди возвращались домой из церкви, и многие заходили пропустить по стаканчику. Народ победнее ждал снаружи, пока их пригласят выпить более состоятельные односельчане. Бабы стояли кучками поодаль. Кто-то уже успел купить бутылку, и стакан пошел по кругу: по старому обычаю люди пили и целовали друг другу руки, дружелюбно разговаривали и с каждым новым стаканом становились все добрее и ласковее.
Иван Федоркив сидел у нас в комнате и вел очень серьезный разговор с отцом и Рохл. Он убеждал отца задержать сегодня старших братьев дома, чтобы те не поддались на провокации, неизбежные после проповеди священника. Потом Иван отправился к себе домой и поговорил со своим отцом. Наконец домой вернулись сыновья Федоркивы, уже под хмельком, и старший сын Андрей спросил отца, как тому понравилась сегодняшняя проповедь. Старый Федоркив открыл Библию и прочел сыновьям, что сказал Господь Бог: «Возлюби ближнего своего как самого себя», — а священник сегодня говорил только о ненависти и не сказал ни одного слова о любви и прощении. Но тут уже стали накрывать на стол, и большая бутылка пошла по кругу.