И это чугунное оцепенение тела, вязкость мыслей и полное отсутствие каких-либо желаний он называет жизнью на Святой земле.
Ну, положим, этот банный кошмар длится не 365 дней в году. А зимний многодневный проливень - не хотите ли, - под которым протекают все без исключения крыши всех строений - от паршивого курятника где-нибудь на задворках Петах-Тиквы до небоскреба отеля "Холлидей ин". Выскакиваешь из подъезда, заворачиваешь за угол, вбегаешь под стеклянный навес остановки - и ты уже насквозь пропитан холодной тяжелой водой, вымочен, как белье в тазу. Тропическая лавина, водопад, под которым смешна и бесполезна обычная осенняя одежда - эти жалкие плащи, дождевые куртки с капюшонами, резиновые сапоги... И хочется либо залезть в скафандр водолаза, либо уж раздеться догола и слиться с водами потопа от неба до земли... Недаром это слово в древнееврейском существует только во множественном числе - воды, воды... "Объяли меня воды до души моей..."
Но и дождь, и душу вышибающий ветер, выламывающий ребра зонтов, выдувающий тепло даже изо рта и слезящихся глаз, вспоминаются сейчас как спасение...
Голая писательница N. тяжело поднялась, села, пережидая, пока пройдет головокружение и колотьба в левом виске, возникшие от перемены положения тела, наконец поднялась и на ватных ногах потащилась под душ.
Ну что это, ну как этот ад называется на человеческом языке - перепады давления? магнитные бури? сужение сосудов? приближение смерти? старость, наконец? дряблая, рыхлая старость в сорок лет, - Господи, когда начнется похолодание! Черт с ней - старостью и смертью, смерть по крайней мере избавит от этого натирающего горб ярма - ежеутреннего, едва сознание нащупывает тропинки в пробуждающемся мозгу, почти мышечного уже сигнала: работать. Встать, принять душ, вылакать свой кофе и сесть за работу инстинкт, условный рефлекс, привычка цирковой лошади, бегающей по кругу под щелканье бича... Хорошие стихи попались когда-то в юности в куцей книжице молоденькой (забыла, конечно, имя) поэтессы:
"А мы сидим в затылочек друг другу.
И непонятно - что это такое...
А эта лошадь бегает по кругу.
Покинув состояние покоя..."
Голая писательница N. печаталась давно, с пятнадцати лет, так сложились обстоятельства. Кстати, для своей первой полудетской публикации в популярном (и тиражном - о, никому из нынешних издателей и не снился размах былого советского Вавилона - трехмиллионный тираж!) московском журнале она прислала свою пляжную фотографию: подросток, костлявая дурочка - полоска лифчика, полоска трусов, размер сатинового купальника, помнится, тридцать шестой, "детскомировский". Разумеется, на фотографии она отрйзала и в журнал прислала только голову с плечами, якобы вырез такой у сарафана...
К ее изумлению, рассказик был напечатан в пристойном школьном воротничке. То есть к ее детской шейке пририсовали школьный воротничок. Так что голая писательница N. с отрочества узнала некую истину: голых писателей не бывает. Живых, по крайней мере. Их заголяют после смерти, вытряхивая из фиговых листочков писем и дневников. (Истеричные эксгибиционисты, трясущие перед читателем неопрятными гениталиями, конечно, в счет не идут, оставим творческие оргии содомян ведомству наивысшей инстанции.)
А хрен вам, подумала она, стоя под вялым душем и тяжко поворачиваясь, ни единого интимного письма, ни записочки вы от меня не унаследуете...
Дневников она не писала даже в доверчивой эгоцентричной юности. Что за разговоры с собой? Что за договоры с самим собой, что за условия самому себе, что за бред? Нормальный человек сам с собой не беседует...
Она была абсолютно нормальным человеком... В общепринятом смысле, конечно. Как говорит Доктор - ну что вы заладили, батенька, - сумасшедший он, сумасшедший... Может, он и сумасшедший, но ведь мыла-то не ест?.. Мыла она не ела. Но втайне за любым писателем, и за собой в том числе, оставляла право на некоторые - не извращения, зачем же, и не отклонения, а, скажем так, - изыски психики.
Да взять хоть вчера.
На террасе у Сашки Рабиновича они, как обычно, наслаждались вечерним ветерком из Иерусалима, расслабленно перебрасываясь замечаниями и лузгая тыквенные семечки, которыми торгует рыжая сушеная Яффа в своем паршивом мини-маркете. Сангвиник Рабинович вернулся на днях из Праги, где он пытался наладить какой-то очередной утопический бизнес...
- Нам всем надо скорей перебираться в Прагу, - говорил он, бодро лузгая семечки. - И язык родственный. "Жопа" по-чешски будет "сруля", так что база языка уже есть...
Доктор вяло возразил, что, насколько ему известно (у него был чех-пациент), "жопа" по-чешски будет не "сруля", а вовсе "пэрделэ", на что Сашка ответил, что так еще выразительней и лучше запоминается...
- А вот у меня есть пациент, - вступил своей неутомимой валторной Доктор, - так он создает сейчас альтернативную Русскую партию. И знаете, каков основной пункт предвыборной программы?
- Отнять земли у кибуцев и раздать новым репатриантам, - предположил Сашка.
- Если бы! Основной пункт - освобождение Израиля от коренных израильтян.
Все дружно ахнули, посмаковали, полюбовались этой изумительной идеей.
- Да-да, у него все записано. Точно не помню, но смысл таков: только эта Великая алия, в основе своей антиизраильская, которая в гробу видела это идиотское государство со всеми его идеалами, только она способна вытащить страну на новые рубежи. Это ее последняя надежда. Все предыдущие волны репатриантов не стоили ничего и ничего не добились только по одной причине они не стали в конфронтацию к обществу и государству.
- И что ты ему прописал? - спросила писательница N.
Тут появилась Ангел-Рая с очередной сушеной воблой. Ангел-Раю всегда сопровождает по жизни стайка сушеных вобл. И тут вот такая Любочка Михална, так ее и называла своим жалобным колокольчиковым голоском Ангел-Рая.
Под Любочку Михалну предупредительный Сашка немедленно подставил стул. И сначала все подумали, что вечер испорчен. Такая себе педагог с тридцатипятилетним стажем, разговаривает директивным тоном классного руководителя. И вот этим тоном она и говорит - мой внук, говорит, один из самых знаменитых сутенеров Голливуда. Профессия, как вы сами понимаете, не для слабонервных...
И все они - и Сашка, и Доктор, и остальные - восторженно с бабкой согласились, а Доктор еще и подмигнул - мол, а старушонка-то в порядке! Спустя минуту выясняется, что старая корова имела в виду профессию каскадера. И вот от чего зависит настроение писателя: услышала от карги о сутенере-каскадере, записала украдкой в блокнотик и весь вечер пребывала в дивном настроении...
...Она завернула краны, вылезла из ванны и прямо на мокрое тело набросила длинную и широкую майку старшего сына. Вымахал бугай под два метра, а как был очагом землетрясения в семье, так оно и по сей день. Впрочем, курс молодого бойца - первые несколько месяцев в армии - он прошел благополучно, без истерик и взбрыков, обычно сопровождающих каждое его действие. Уверял даже, что он - лучший ночной стрелок в роте.
- Что значит - ночной стрелок? - насмешливо спросила мать (это было месяца через два, как сын ушел в армию, она уже попривыкла и спала без снотворного). - Есть такая опера - "Вольный стрелок", есть, опять же, такое удобство - ночной горшок. Но смешивать два эти ремесла...
Впрочем, ему не привыкать к ее насмешкам.
Из школы его попросили месяца за три перед получением аттестата. Он, как выяснилось, полюбил прогулки по Иерусалиму (занятие, спору нет, познавательное). Выходил из дома в семь утра - как бы в школу, возвращался в четыре - как бы из школы...
Вскрылось все в свое время: звонок учительницы - почему Шмуэль (она говорила "Шмулик", все они здесь шмулики, шлемики, дудики, мотэки. Хотя, как это ни смешно, старшего сына в семье с детства звали именно Шмуликом, он был назван Семеном в честь покойного прадеда Самуила. По приезде сюда домашняя кличка мальчика естественным и гордым образом перевоплотилась в имя, и не в худшее имя великого пророка Шмуэля), почему Шмулик уже два месяца не ходит в школу?