Да даже если бы знал — неужели пошел бы на Голгофу прощение выпрашивать? С руками по локоть в Его крови? На глаза Христу после Гефсимании показаться? Самому на Него глаза поднять, обратиться к Нему? И с чем? Вот с этим?
«Я Тебя предал на смерть. Тебя били, Тебя терзали, на кресте распяли, Ты жестоко умираешь из-за меня. Но Ты уж найди минутку в Своих страданиях и прости меня, спаси от мук совести, чтобы мне полегче было. Мои страдания ничто по сравнению с Твоими, на кресте Ты, а не я, но я все равно буду выпрашивать у Тебя поблажку и помилование, чтобы мое страдание кончилось раньше Твоего. Вместо того, чтобы хотя бы без уверток принять заслуженную кару».
Для этого нужно быть или полным эгоистом и циником, или… ну, или абсолютно святым, причем святым уже по высоким христианским канонам. Понимающим: любовь Христа настолько велика, что готова покрыть и такой грех ради спасения человека, что Ему и на кресте радостно было бы принять покаяние и простить.
Если бы Иуда это понял — может быть, он и пошел бы ко Кресту. Уже не ради себя, но чтобы облегчить боль Спасителя. Пришел и упал бы к подножию: я раскаиваюсь, просто знай, что я раскаиваюсь… Да, Он с радостью принял бы его покаяние; но… Искариоту откуда это знать? Он что, святой?
Кстати, Петр ко Кресту тоже не пошел, хотя в его случае это было бы более оправданно: своим появлением там он мог бы засвидетельствовать, что все-таки знает этого Человека. В его случае достаточно было молча туда прийти, встать рядом — и отречение было бы перечеркнуто. Но он не приходит, и в вину это ему никто не ставит. В чем, кстати, вообще состоит его покаяние до встречи с воскресшим Христом? Только в том, что плакал после отречения? Но еще раз подчеркну: вина Петра несравнимо меньше, качественно иная; он может плакать и просить о милости, он не желал Христу никакого зла.
А Иуде туда зачем идти? Чтобы с окровавленных губ услышать «прощаю»? Да ему это прощение хуже удавки будет. Он ведь не знает, что Христос воскреснет, ему с этим жить!..
Разве что действительно идти и молить о смерти: позволь мне сдохнуть прямо здесь, у Твоих ног.
Потому что после Гефсимании, когда Христос уже предан Иудою в руки убийц, единственным следствием его греха является смерть, и можно только выбирать, какая именно.
Если бы он пошел ко Кресту — просить Христа не о спасении для себя, не о прощении, но о смерти вместо Него или вместе с Ним, — то имел бы шанс получить благодатную мученическую кончину.
Мученическая кровь смыла бы с него грех предательства, явным образом явила бы их примирение со Христом, спасла его душу; у нас было бы одним апостолом и одной поразительной историей покаяния больше — и вот этим текстом меньше. Я считаю, отличный размен.
Но Иуда слишком рано приходит в себя, чтобы пойти к месту казни. Христа только-только отвели к Пилату, что там дальше будет — еще никому не ясно, а жить все невыносимее с каждой минутой. Он просто не сможет спокойно дождаться казни, рехнется раньше. Да и опять же, терпеливо ждать, чтобы пойти ко Кресту, пусть даже ища мученической смерти, — это слишком эгоистичный расчет.
Не может он никуда пойти после Гефсимании. И покаяться тоже не может.
Молитва его да будет в грех
«…Только обратись к Нему с плачем и тотчас преклонишь Его на милость к тебе» [69].
Если понимать под покаянием не только метанойю, перемену ума к совершенному греху — этого у Искариота довольно, — но и слезную мольбу к Богу о милости и помощи, то да, надо признать: Иуда не покаялся.
«…Нет невозможности раскаяться и к Богу обратиться даже и дошедшему до последнего предела зла» [70].
Вот ловушка: раскаяться ты можешь, а к Богу в таком положении не обратишься. Христос тебе предельно нужен — и предельно недостижим. Хорошо, ты почему-то вынырнул с той глубины, на которую утопил себя, хотя это казалось невозможным, — но тщетно, потому что ты не можешь вдохнуть воздух и все равно задыхаешься даже на поверхности. И от этого еще страшнее и безнадежнее: вот небо, вот жизнь, но ни глотка воздуха не войдет в твои легкие, ты умрешь.