«Не стыдясь, признаются, что это цена крови, или плата за убиение» [96].
Очень самокритично.
«…побуждаемые гневом, они сложили всю вину на Иуду, и упоенные страстью, спешат на убийство…» [97].
Никакую вину на Иуду они не складывали. Отказались даже очевидную признать.
Не имею ни малейшего желания защищать судий Христа, но не могу не отметить, что здесь на них, пожалуй, вешают лишних собак.
Свидетельство Иуды о невиновности Христа не могло и не должно было их убедить. Потому, что Иисус уже признан виновным в богохульстве, помимо того лжесвидетельства, которое на Него принес Искариот.
Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти (Мф. 26: 65, 66).
После этого Иуда может взять обратно все свои слова, начиная от первого «мама», и повиниться в любой лжи, толку от этого никакого. Его попытка спасти Христа обречена изначально. В глазах властей Он больше не может быть невиновным: Он Сам наговорил на Себя достаточно для смертной казни.
И с какой стати деньги, заплаченные за донос на такого преступника, должны быть в их глазах нечисты? А что доносчика отчего-то переклинило, так вот ему амнистия в зубы, пусть гуляет, некогда с ним возиться. Самоубийство?.. Какое еще самоубийство?
Сочетание «цены крови» с «землей крови» наталкивает на мысль, что коэны говорят, скорее, о крови Иуды, действительно, с их точки зрения, пролитой нечисто и беззаконно. Ведь по Закону Искариот не был осужден, самообвинение не принято, и его кровь Господь взыщет с его души.
Вряд ли, собрав сребреники, они немедленно устраивают совещание, что с ними делать: не так велик повод. Скорее всего, это происходит спустя какое-то время, когда о самоубийстве Искариота становится известно. И оно должно было впечатлить их больше казни Христа: и место, и способ.
В итоге получается та же ситуация, что с невольным пророчеством Каиафы, через которого волей Божьей говорил Святой Дух, хотя Каиафа об этом даже не догадывался. (см.: Ин. 11: 49–51). Коэны говорят про пролитую кровь самоубийцы, про проклятие, из-за которого деньги нельзя положить в храмовую казну, а подлинный смысл «цены крови» — это цена Оцененного, о которой говорит Матфей.
Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: и взяли тридцать сребреников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь (Мф. 27: 9, 10).
Тридцать сребреников — это цена крови и Христа, и предателя. Один был продан на смерть за эти деньги, другой продал за них сам себя и сам лишил себя жизни. Из-за одних и тех же денег проливается и чистейшая кровь, и греховнейшая из всех, одна — во искупление грехов, другая — в полноту самоосуждения.
В общем, конец своей земной жизни Иуда изувечил как мог — впал в самый страшный грех, потерял апостольское достоинство, умер душой и телом и даже с собственным трупом обошелся как проклятый. И если он думал, что этим все закончится, то был неправ — этим все только начиналось.
Можно было бы надеяться, что хоть смерть была быстрой и шейные позвонки сломались мгновенно… но нет. Не была смерть быстрой, если только не случилось чуда, как особой милости.
Вряд ли Иуда умел делать эшафотный узел, с помощью которого действительно можно сломать позвонки. Его до XIX века не каждый профессиональный палач мог сделать. А без такого узла смерть висельника — это нескончаемый кошмар, долгая, очень долгая, мучительная агония от удушья, минуты длиною в вечность. Умирать в петле можно до получаса. Очень тяжелая, очень некрасивая смерть.
Вот о чем свидетельствует опыт двух профессоров судебной медицины, решивших поставить эксперимент самоповешения:
«Оба профессора производили повешение самих себя, при этом ассистенты через 30 секунд и более извлекали их из петли. Оба экспериментатора затем рассказывали о том, что они пережили, находясь в петле. Оказывается, что мгновенной потери сознания не наступало; висящие в петле могли отдавать себе отчет о происходящем. В первый же момент, когда затянулась петля, они ощутили резкую боль в области горла, страшную тяжесть в голове, перед глазами появились огненные круги, в ушах раздался как бы треск барабанов, появились приступы тоски, отчаяния, тяжелейшее общее состояние. У обоих экспериментаторов сейчас же появилось желание сбросить с шеи петлю, но они не могли подать условного сигнала, а только производили беспорядочные движения» [98].