Неужели Господь был смирен и кроток, будучи во плоти на земле, а воссев одесную Отца, превратился в жестокого мстителя, который с оттяжкой и наслаждением карает за нанесенную Себе обиду? Воскреснув, минуты не находит, чтобы поговорить с отчаявшимся, и равнодушно допускает вторую, удачную попытку суицида?
Беда Достопочтенный решает связать обе версии смерти самым непосредственным образом, хотя с точки зрения физиологии выглядит это сомнительно:
«Безумный предатель получил справедливое наказание, когда горло, из которого вышли слова предательства, было уничтожено именно петлей. Смерть он нашел заслуженным образом, ибо тот, кто предал Господа людей и ангелов на смерть, ненавистный для неба и земли, словно приобщенный исключительно к воздушным духам, как Ахитофел и Авессалом, которые преследовали царя Давида, погиб он в середине воздуха; к нему, особенно заслужившему гибель, сама смерть подошла так, что внутренности, которые содержали хитрость предательства, лопнув, выпали и вывернулись в пустой воздух» [109].
Зато получилась идеальная иллюстрация к выражению «вывернуться наизнанку в раскаянии».
Согласна насчет справедливого наказания: но получается, что Беда его хвалит, что ли? Ведь справедливое наказание он доставил себе сам, своей рукой.
Сравнивать Иуду с Ахитофелом — обычное дело, внешняя канва и вправду схожа, но, если честно, я мало общего нахожу между их историями. Да, Ахитофел, переметнувшийся от Давида к Авессалому, тоже предатель и тоже удавился, но раскаяния никакого не выражал, мотив для предательства и для самоубийства у него был абсолютно другой, повесился он в собственном доме, при этом написав предварительно завещание, и похоронили его чин по чину.
И увидел Ахитофел, что не исполнен совет его, и оседлал осла, и собрался, и пошел в дом свой, в город свой, и сделал завещание дому своему, и удавился, и умер, и был погребен в гробе отца своего (2 Цар. 17: 23).
Маловато схожести. Видно, что Ахитофел был мужик обстоятельный и ко всему подходил серьезно, но с горькой историей Иуды это не имеет ничего общего.
Однако стоит отметить упомянутую Бедой «приобщенность к воздушным духам», духам злобы поднебесной. Это снова напоминает о замысле сатаны: сделать Иуду ненавистным небу и земле и навечно приобщить к аду, человека сделать подобным себе.
Занимательную версию можно встретить в одном из списков апокрифического Евангелия от Никодима:
«В одной особенно интересной рукописи рассказывается, как после совершения предательства Иуда возвращается к себе домой, чтобы найти веревку и повеситься. Придя на кухню, он видит свою жену, жарящую петуха на вертеле. Он говорит, чтобы она нашла для него веревку, на которой он сможет повеситься. В растерянности она спрашивает у него, почему он так решил. Тогда он рассказывает ей о том, что передал своего учителя Иисуса в руки злодеев, которые его убьют, но что Иисус воскреснет на третий день, явившись в ответ на горестные моления. Жена Иуды советует ему меньше думать и говорить. Ведь точно так же, как и этот жареный петух не сможет больше издать ни звука, так и Иисус не сможет восстать из мертвых.
Но сразу после ее слов жарящийся на вертеле петух расправил крылья и трижды прокукарекал. На Иуду это произвело такое впечатление, что он нашел веревку и повесился» [110].
Просто не знаю, что поучительного можно вынести из этой истории, кроме и без того известной всем женщинам печальной истины, что мужики — беспомощные котики и без участия жены ничего не могут отыскать в собственном доме, пока их жареный петух не клюнет. Оказывается, их страдания «где моя рубашка, где мои носки, я не могу найти мой ремень» имеют солидные библейские корни.
В общем, после этого текста претензии к Иуде появятся даже у феминисток, а к длинному списку его грехов добавится модный нынче грех патриархального шовинизма.
Толкователей и авторов апокрифов можно понять: им нужно было не только сочетать две версии смерти Искариота, но и придать им нравоучительный, назидательный характер. Утешить тех, кто слушает историю Христа и хотел бы своими руками порвать предателя. Отсюда и омерзительные подробности, и стремление заставить его помучиться подольше.
Но если, блюдя завет Оккама, не множить сущности сверх надобности, то картина вырисовывается вполне очевидная. Попытка самоубийства была первая и единственная, как и сказано в Евангелии, а падение тела с высоты привело к картине, описанной апостолом Петром.